Елена Стефанович - Дурдом

Никакие мысли не задерживались в ее воспаленной голове. Температура под сорок и за сорок — днем и ночью, много суток подряд…

Когда Лена первый раз, будто вынырнув из черной ямы, осмысленно глянула вокруг себя, врач, сидевший около её постели, встрепенулся.

— Где же это, голубушка, так тебя угораздило? — наклонившись над ней, тихо спросил он, и она, непонятно почему, вдруг неожиданно для самой себя соврала:

— Печку топила, хотела бензином растопить, дрова сырые… плеснула из банки в печку, а огонь — на меня.

— Ах, глупая, глупая ты девчонка! — покачал головой врач.

Больше всего на свете она боялась встречи с родителями. И когда через несколько дней отца впустили в палату, она буквально обмерла. А он, увидев дочку под капельницей, всю в бинтах, сильный, взрослый мужик, вдруг расплакался, как мальчишка. Разрыдалась и Лена, испугавшись отцовских слез.

— Больно, доча? — уже сидя на стуле около ее койки, спросил отец, вытирая заскорузлыми пальцами покрасневшие глаза.

— Больно… Па-а-пка, у меня пальто сгорело, платье сгорело, ничего не осталось… ты только не ругайся! — снова заплакала Лена.

— Господи, да черт с ними, с тряпками! Пусть все синим пламенем горит, ты только поправляйся!

Жар, жар, жар… В голове — будто беспрерывно работающая плавильная печь, от которой растекаются кровавыми потоками свет и тьма, забытье и бодрствование, зло и добро…

Пересадку кожи решили делать, когда разрастающиеся вглубь раны стали приобретать зловещий черноватый оттенок.

Операция прошла так тяжело, что долго потом, едва завидев своего врача, Лена буквально каменела от страха, и ей хотелось только либо немедленно выздороветь и навсегда исчезнуть из этих стен, либо умереть, но только как можно скорее, без этих ужасных мучений…

И все-таки после операции потихоньку, едва-едва заметно, но дела ее пошли на поправку. Стала падать температура — уже не сорок градусов, а тридцать восемь, тридцать семь с "довеском", как шутил Иван Васильевич, палатный врач. И вот, наконец, она стала вставать с койки, потихоньку ходить, обмирая от слабости…

Она настолько похудела за время болезни, что когда первый раз увидела себя в зеркале, никак не могла поверить, что эта бледная, похожая на тень девочка с острыми скулами — она сама. Волосы ее обгорели, и больничная санитарка грубо, лесенкой, обстригла ее в приемном покое. Из старой толстой рамы зеркала в больничном умывальнике глядело на Лену худенькое мальчишеское лицо с огромными взрослыми глазами…

Больничная эпопея длилась почти полгода. Разительные перемены произошли не только в ее внешности. Именно здесь, в больнице, научилась она по-настоящему видеть и чувствовать чужую боль, как свою. И вообще задумываться о вещах, которые ей раньше и в голову не приходили.

Родители же были буквально раздавлены бедой, свалившейся на дочку. А она, внутренне сжимаясь от сострадания к ним, от чувства вины перед ними, облегченно вздыхала, когда они после очередного свидания уходили домой… Позже мама рассказывала ей:

— Отцу позвонили на работу, чтобы он приехал в больницу, мол, заболела дочь. Ну, он сразу почувствовал, что случилось что-то страшное. Примчался ко мне на работу, на весь магазин кричит: "Ленка в больнице, поехали!" А я растерялась, никак не могу пальто найти, из угла в угол кидаюсь, ничего понять не могу. Тогда отец схватил меня за руку, сдернул с вешалки чью-то телогрейку, накинул на меня, сели мы в машину и понеслись… Я уж сижу, помалкиваю, а сама думаю: "Разобьемся"…

Входим в приемный покой, отец — к врачам. Они вышли, говорят ожог большой, тяжелый, возможен и летальный исход, смерть, значит… Отец умоляет: "Пустите, я только гляну на дочку, тут же выйду!" Но оба мы в таком состоянии были, что ни ему, ни мне в тот день не разрешили пройти в палату. Ох, Леночка, как он всё это время переживал, ни за что не мог взяться, все у него из рук валилось! Говорит, бывало: "Если она умрет, мне тогда жить незачем"…

Лена еще в больнице решила, что никому и никогда не расскажет, что же с ней на самом деле произошло, из-за чего она на такой шаг решилась. Происшедшее даже ей самой казалось каким-то бредом.

…От ровесников, от школы, от всего, что еще несколько месяцев назад казалось смыслом жизни, душа ее отшатнулась навсегда.

Вроде бы в школе к ней относились хорошо. Но вот случилась эта страшная беда, и в больницу к ней никто не пришел. Только через месяц в палате появилась Дрёмушка. Усевшись на стуле около ее койки, вытащила из сумки гостинцы, спросила, как она себя чувствует, рассказала о школьных новостях. Говорить больше было не о чем. Тем более, что для Лены это был самый тягостный больничный период — время бесконечных болей, температуры, потери сознания… Знала ли об этом ее учительница? Может быть, и не знала, но могла бы догадаться, глядя на высохшее лицо на больничной подушке. Не догадалась… Зато, сморщив нос, пожаловалась, что у нее заболела голова от больничной духоты, и что в палате… очень тяжелый запах.