Елена Стефанович - Девочка из КВД

Нюшка резко дернула головой и заглянула гостье в глаза. Высокая, стройная, удивительно хорошо сохранившая свою девическую еще красоту, женщина спокойно сидела перед ней, и в ее достаточно безмятежном взоре плескалась вполне понятная решимость: лечь костьми, жизнь свою, здоровье свое положить, а единственного своего сына, конечно, в это болото не допустить!..

Она же, улыбаясь, продолжала:

— А и доставила же ты мне хлопот девочка! Ты ведь только кличкой своей подписалась, а ни имени, ни фамилии, ни палаты — ничего ведь неизвестно было. Я только и смогла зацепиться в твоем письме за то, что, как ты написала, то, что сделали с тобой мальчишки в подвале, превратили тебя в уродину до конца жизни… Ну, ладно, хорошо, что всё хорошо кончается. Давай, договоримся: Лещу на улице ты больше поджидать не будешь, ладно? И никаких писем, записок не будешь ему передавать тоже, да? Пойми, малышка, у мальчика своя жизнь, у тебя — своя. Вам никогда не быть вместе, рядом! Ничего обидного тут нет, это — жизнь: каждому свое… Я вот тебе тут гостинцев немного принесла, на вот, покушай… — и гостья стала торопливо вытаскивать из сумки пакетики с конфетами, мандаринами и апельсинами…

Уже в дверях — высокая, стройная, улыбчивая, как сын, — она облегченно вздохнула, окинула взглядом застывшую, как столб, Нюшку с пакетиками в руках, и — ушла, тихонько прикрыв за собой дверь.

А Нюшка сидела, ничего не видя перед собой, и слезы, одна другой горше, безостановочно катились по ее щекам…

…С этого дня, можно сказать, Нюшка сломалась по-настоящему. После истерики, случившейся с ней в кабинете заведующей отделением, она вдруг как-то мгновенно увяла, затихла, потеряла какой бы то ни было интерес к происходящему вокруг.

Она совсем перестала есть, не ходила на прогулку, и из постели выпазила только по крайней нужде — до туалета и обратно.

В палате текла какая-то своя, бесконечно далекая от нее жизнь. Каждый вечер девицы умудрялись напиваться, как свиньи, и всю ночь напролет со всех концов палаты раздавался оптимистический разнобойный скрип кроватей — это девочки расплачивались "натурой" с кавалерами из мужского отделения за выпивку и закуску.

Бессонными ночами, заполненными неумолчным кроватным скрипом, щедрыми запахами спермы и водочного перегара, она лежала под вытертым больничным покрывалом, маленькая одинокая дикарка, никому не нужная даже в этой клоаке — КВД, — и бедное ее сердчишко непрестанно болело от жуткого чувства застарелой тоски и дремучего одиночества.

Но вот наступил день, когда палатная врач утром на обходе, остановившись у Нюшкиной кровати, сказала: "А у тебя, милочка, все анализы уже в норме. Пора бы и домой, а? Как же тебя туда отправить-то?.."

По лицу палатной проскользнула тень то ли усмешки, то ли понимания, — Нюшка каким-то звериным чутьем поняла, что врачиха вспомнила визит Лешиной мамы, та ведь отдала заведующей отделением письмо, которое Нюшка так старательно сочиняла этому мальчику, — там, в частности, она и о своей прежней жизни ему рассказывала, о том, из какого она города и как ее зовут…

Странно: вспомнив всё это и прекрасно понимая, что на этот раз, кажется, ей не удастся выскользнуть из чересчур пылких медицинских объятий, она ничуть ни о чём не беспокоилась. Ей сейчас было абсолютно всё равно, куда ее отправят, как, с кем — наплевать!..

Однако ее соседкам по палате было отнюдь не "наплевать". Этим же вечером, усевшись кто где со стаканами в руках, с мужиками в обнимку, сначала шутя, а потом уже и всерьез, завели девки разговор со своими приятелями о том, что, мол, вот, радуемся мы все тут жизни, а вон лежит у нас деваха, страшнее черта, конечно, ни у кого на нее не стоит, а ей ведь, бедной, наверное, тоже хочется… Шутили — шутили, дошутились: посадили мужиков в карты играть. Кто проиграет — с Нюшкой сегодня спать будет.

Сказано — сделано. Пьяные, краснолицые девки, бесстыдно оголившие груди и ноги, окружили стол, за которым шло не на шутку сражение между мужиками. Оно и понятно: с такой страшилой, как Нюшка, западло кувыркаться даже зоновскому петуху…

Поднявшуюся вокруг нее суету Нюшка видела и понимала преотлично. Сохраняя внешнюю невозмутимость, она, всё более и более свирепея, мысленно твердила: "Ну, кто там у вас такой смелый? Давай сюда, мало тебе не покажется!"

И вот после долгих яростных споров, взаимных оскорблений, матюгов и размахивания кулаками, условия проигрыша-таки выпало осуществлять Коляну-Чуме. Коляну было лет двадцать пять, но в КВД, как и многие здесь, он был уже старожилом: как залетел с сифаком первый раз в шестнадцать лет, так с тех пор по нескольку раз в году отсыпается и отъедается в знакомой обстановочке.