Эльза Триоле - Великое никогда

Время исчезает, умаляясь, а я сижу и пишу роман. Я двигаюсь ощупью, я ищу… Дело в том, что истина существует лишь на время, это костыли, которые гнутся под грузом опыта и подобны медикаментам — сегодня они вас излечивают, а завтра отравляют. Я сомневаюсь, ибо верю, что будущее будет знать больше нас.

Проблема правды существует для произведения реалистического. Очень часто вполне серьезные авторы пишут слово «реальность» вместо «правда», случается также им писать и слово «мораль» вместо слова «правда». Тут-то и замечаешь, что надо слишком много знать, чтобы «отшелушить» реальность, и поэтому одна истина сменяет другую по мере того, как углубляется твое понимание реальности. И все же существует лишь одна-единственная реальность. Истина — это правильный диагноз фактов, ситуаций, а правильный диагноз — это результат знаний, метода, чутья, интуиции и удачи… Как же трудно быть правдивым писателем и писателем-реалистом. Плохо мое дело!

Не следует забывать, что я пишу роман!

Фредерик был уже далеко, а у Мадлены внутри все еще гудело:;в ушах, в сердце, в крови, — она не понимала, что происходит, и, когда наконец успокоилась, вокруг установилась полная тишина: Фредерик был уже далеко. Она распахнула дверь — яркий день, солнце в зените — и, ослепленная, прикрыла глаза… Природа, необъятная и прекрасная, не думала о Мадлене, ей не было до нее дела. Под далекой синевой неба все было недвижно, только один бродяга, черный, как пинии, похожий в своем тряпье на черепаху, шел из башни к Мадлене.

— Вот и вы… — проговорила она.

— Я не открыл… — Бродяга упер руки в бока, словно черепаха встала на задние лапы. — Я в башне спрятался.

— Хорош сторож! Убирайтесь, бродяга, к себе в башню. Бегом!

Бродяга повернулся и ушел. Мадлена, сцепив пальцы под своей девичьей грудью, пыталась утихомирить гулко бьющееся сердце. В эту минуту она поняла, что у нее отнято все, что она тоже бродяга в душе… одна из тех, что сидят на скамейке сквера, закутавшись в серые, коричневые, черные лохмотья, — свисают сальные пряди волос, на босых ногах мужские ботинки, заскорузлые рваные ботинки, а мешок, где хранится все их добро, лежит рядом… Одна из тех, что избрали себе чудовищную свободу одиночества, гнусный эгоизм, который ничего не просит у другого. Именно эту дорогу искала она, лишь этого освобождения жаждало ее несчастное сердце. Она не хотела больше жить в паноптикуме, среди нереальности живых людей и чувств, ей хотелось подлинного одиночества, без обмана! Здоровье позволит ей жить на скверах, на скамейках, как живут воробьи. А они, воробьи, жирные.

Что же мне следует рассказать вам об этой церемонии, столь важной для моего романа? Что вы увидите, что услышите и поймете из несвязных обрывков моего рассказа?

Памятник возвышается посреди небольшой круглой площади. Еще укрытый белым покрывалом, он стоит здесь, как огромная тайна, которая с минуты на минуту откроется этой густой толпе, собравшейся вокруг, стекающейся сюда по улицам, выходящим на площадь, между высокими новыми домами. Под деревьями на школьном дворе выстроена разряженная детвора. Жарко и солнечно.

На невысокую трибуну поднимается министр. Речь министра. Затем по ступенькам поднимается мэр и тоже произносит речь.

Ровно в три часа покрывало начинает скользить и падает на мостовую, к подножию памятника.

Памятник на черном, как антрацит, цоколе вонзается в небо. Четыре серебряных завитка спускаются спиралями… Что это? Ртуть, живой металл в стеклянной оболочке? Или это блестит стекло, белое, зеленоватое на гранях? Будто гигантское экзотическое дерево…

В три часа пять минут солнечный луч падает прямо на памятник и перед толпой, ослепленной нестерпимым блеском, памятник приходит в движение… Спирали свиваются попарно, переплетаются, превращаются в колонны, раздвигаются, как створки дарохранительницы, и открывают огромную женскую голову. Голова сделана из того же материала, возможно, из толстого стекла, в толще своей цвета стоячей воды прозрачного и тусклого озера, и только глаза блестят и смотрят на толпу, прямо в глаза каждому, в глаза каждой. Вокруг шеи у нее, подобно черному блестящему ожерелью, выведены слова:

«До скорого свидания».

Толпа хранит молчание. Минута молчания. Памятник движется. Живые спирали расходятся, закрываются створки дарохранительницы, голова, взгляд исчезают… Спирали переплетаются, раздвигаются, открывая голову озерно-зеленого стекла… Блестящий взгляд вонзается в толпу…