Эльза Триоле - Великое никогда

Откуда было знать Бернару, что дело тут не в любви, а в бессоннице? Поверьте, это вещи несравнимые. И почему надо все время говорить о любви, только о любви? А о чем же тогда? О тех же обоях? О тщеславии, о деньгах? О кражах со взломами? О космосе? Об образчике шелка, по которому невозможно представить себе всю штуку материи, а тем более платье, какое из него можно сшить? О самом себе? Крикнуть, как Пастернак, в фортку:

Я не могу, вернее, не хочу выдергивать несколько ниток из ткани, когда вокруг так много всего. Правда, складывая край в край то, что пишется в каждое данное мгновение, можно сделать из сотни тысяч образчиков единый кусок, пестрый, как пейзаж с птичьего полета, как монолитная поверхность земли. Это лучше, чем капля воды с ее инфузориями, ибо то, что шевелится на земной поверхности, более сложно, более похоже на нас, нас объединяет. Значит ли это, что и впредь я буду заниматься Мадленой? Признаюсь, я немножко влюблена в эту колдунью— мне очень хочется ею заняться, мне досадно, что головная боль помешала Бернару прийти к ней нынче вечером. Он поручил лакею предупредить ее по телефону, но так, чтобы не услышала мать: мосье Бернар болен, он извиняется, он очень мучится, лежит в своей спальне, не зажигая света.

Мадлена так огорчилась, что даже не пожалела Бернара. Перед ней была открытая дверь ночи, и приходилось в одиночестве переступать ее порог. И дверь захлопнется за ней. Мадлена решила куда-нибудь пойти, но было уже десять часов (мосье Бернар извинялся, что предупредил так поздно, но он надеялся, что ему полегчает). Она перебрала все: знакомых» кино. Ничто не прельщало. Мадлена даже не подумала о снотворном, так как никогда его не принимала.

Теперь большая комната была вся красная, обои — как настоящий гладкий бархат. В этом новом доме камины были ненастоящие, и диваны, обитые красным бархатом, хоть и стояли друг против друга, но у вас не создавалось впечатления, будто они стоят по обе стороны огня; на полу лежал огромный персидский ковер, за который Мадлена заплатила бешеные деньги. Она вышла на балкон, которого так боялся Режис. Скучал ли Режис при жизни? «Ну, как жизнь?» — «Ничего, жду, когда придет конец!» Так обычно, начинались их встречи, встречи «старины Жана» и Режиса. Всю свою жизнь Режис прожил в объятиях смерти, смерть баюкала его. «Генеалогическое дерево человечества идет не от отца к сыну, — говорил он не раз. — Я не знаю, чье я продолжение, что я тку, что я длю. Просто я — частица сердца, которое бьется в космическом организме. Живой или мертвый, я продолжаю быть его частью. Короче, я бессмертен, но бессмертен особым, никого, даже самого себя, не стесняющим образом».

Вспоминать… Писать роман — это как бы вспоминать, разве не так?.. Идет ли речь о жизни человека, страны или цветка, их описывают только скачкообразно, как вспоминают свою жизнь — отдельными картинами. Между иллюстрациями идут страницы текста, пробелы и многоточия, они возмещают периоды, которые выпали из памяти, как будто за этот промежуток времени ничего не происходило. Память выбирает одно, а мы другое, в нас от жизни остается лишь то, что памяти угодно было сохранить, а нам так хотелось бы совсем иного… Сохранившиеся в памяти картины, вперемежку, в беспорядке… Человек не живет, уставившись на циферблат часов или на листок отрывного календаря, — требуется долгий подсчет, чтобы подвести ту или иную картину под определенную дату: было это в том году, когда я кончала школу, получила диплом или в день объявления войны, запуска первой ракеты… Официальные, легко проверяемые ориентиры. Исторические. Даже получение диплома. Меры времени… Того самого времени, которому наплевать на то, измеряли его или нет, которое, как робот, идет себе своей дорогой. Наше прошлое… Уже съеденный кусок пирога, пролитая вода, смерть позади нас. Время, которое течет параллельно с тем, что мы делаем, что бы мы ни делали вне его. Мы говорим иногда, что та или иная вещь отняла у нас время , но не она его съела — время все равно утекло бы. А возможно, оно и мы движемся в разных направлениях? Да нет же, в том же самом… И где-то там оно впадает в океан бесконечности одновременно с нами. Какова бы ни была наша деятельность, время, отпущенное нам, проходит; у него тоже свое назначение — проходить. И так или иначе, нам придется достигнуть океана бесконечности одновременно с ним. Какими бы там ни показались единицы времени, длинными или короткими, заметили ли мы, как проходит время, или нет — мы не ошибемся и придем в назначенный срок, не опоздаем на поезд, поспеем к собственной смерти.