Петер Хандке - Страх вратаря перед одиннадцатиметровым

— Когда бываешь вчетвером, сперва один что-то скажет, потом другой. Все рассказывают анекдоты.

Блох не знал, что ответить. В соседней комнате по полу ползал ребенок. Собака прыгала вокруг ребенка и лизала ему лицо. На стойке зазвонил телефон; пока он звонил, Блох не участвовал в разговоре. У солдат обычно не бывает денег, сказала парикмахерша. Блох молчал. Когда он взглянул на их руки, они объяснили, что ногти у них всегда черные от краски.

— Покрывать их лаком бесполезно, все равно остается черная каемка.

Блох поднял глаза.

— Платья мы всегда покупаем себе готовые.

— И друг друга причесываем.

— Летом, когда мы добираемся домой, уже светает.

— Я предпочитаю медленные танцы.

— И в поезде мы уже совсем не шутим, даже говорить неохота.

Она принимает все слишком близко к сердцу, сказала первая парикмахерша. Вчера по пути к вокзалу она даже заглядывала во фруктовые сады, все искала пропавшего школьника. Вместо того чтобы отдать девушкам пропуска, Блох лишь выложил их на стол, словно не вправе был даже в них заглядывать. И теперь наблюдал, как исчезают туманные отпечатки его пальцев с целлофановых оберток. Когда они спросили, кто он, Блох ответил, что бывший футбольный вратарь. Он объяснил, что вратари могут дольше оставаться в спорте, чем полевые игроки.

— Замора был уже довольно старый, — сказал Блох.

В ответ они заговорили о футболистах, которых знали. Когда у них в городке бывает матч, они становятся за воротами чужой команды и насмехаются над вратарем, чтобы он нервничал. У большинства вратарей ноги колесом.

Блох заметил, что всякий раз, когда он о чем-то упоминал или рассказывал, обе девушки отвечали историей, как-то связанной с упомянутым, — историей, которую сами пережили или хотя бы знали понаслышке. Говорил ли Блох, например, о переломах ребер, полученных им в свою бытность вратарем, они отвечали, что всего несколько дней назад на здешней лесопилке пильщик сорвался со штабеля досок и тоже получил перелом ребра; стоило Блоху упомянуть, что ему и губы много раз зашивали, как они в ответ привели в пример встречу боксеров, транслировавшуюся по телевидению, там боксеру рассекли бровь; а когда Блох рассказал, как однажды в прыжке наскочил на штангу и прокусил себе язык, они тут же парировали тем, что у немого школьника также язык прокушен.

Кроме того, они говорили о вещах и, главное, о людях, которых он никак не мог знать, словно он должен был знать их и во все быть посвящен. Мария трахнула Отто по голове сумочкой из крокодиловой кожи. Дядя спустился вниз, в погреб, выгнал Альфреда во двор и отстегал кухарку-итальянку березовым прутом. Эдуард высадил ее у развилки, и ей пришлось среди ночи пешком добираться домой; она пошла через Лес детоубийцы, чтобы Вальтер и Карл не увидели ее на Дороге иностранцев, и под конец скинула бальные туфельки, подаренные ей господином Фридрихом. Блох же, напротив, называя чье-либо имя, всякий раз пояснял, о ком идет речь. Даже упоминая какие-либо вещи, он их описывал, чтобы было понятно. Произнеся имя Виктор, он сразу добавил: «Один мой знакомый»; а когда рассказывал о свободном ударе, не только описал, что такое свободный удар, но и разъяснил, пока девушки-парикмахерши дожидались продолжения рассказа, правила подачи свободных ударов вообще; мало того, упомянув об угловом, который назначил судья, он счел своей прямой обязанностью разъяснить, что тут подразумевается не угол комнаты. Чем дольше он говорил, тем более неестественным представлялось Блоху то, что он говорит. Постепенно ему стало казаться, будто каждое слово требует пояснения. Он должен был следить за собой, чтобы среди фразы не запнуться. Раза два или три, когда Блох додумывал фразу, которую произносил, он оговаривался; когда же то, что говорили девушки, оборачивалось именно так, как он, слушая их, предполагал, он не сразу находил ответ. Пока они непринужденно беседовали друг с другом, он как-то все больше забывал об окружающем; даже перестал видеть ребенка и собаку в соседней комнате; но лишь только он начал запинаться, не зная, как продолжить, а потом принялся подыскивать фразы, которые мог бы сказать, окружающее снова подступило и он всюду стал видеть детали. В конце концов он спросил, уж не друг ли Альфред парикмахерше; всегда ли лежит на шкафу березовый прут; не торговый ли агент господин Фридрих; и не потому ли дорога называется Дорогой иностранцев, что проходит она мимо поселка иностранцев-переселенцев. Девушки с готовностью отвечали, и мало-помалу Блох опять стал воспринимать вместо обесцвеченных, темных у корней волос, вместо броши у шеи, вместо одного черного ногтя, вместо единичного прыщика на подбритой брови, вместо лопнувшей обивки незанятого стула в кафе — контуры, движения, голоса, возгласы и людей в целом. Одним ловким, уверенным движением он подхватил уроненную со стола сумочку. Первая парикмахерша предложила Блоху поделиться с ним, и он естественнейшим образом откусил кусок.