Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы - биография. Том II

Кудрявая капуста ( Krauskohl) наверняка подразумевает Вальта, которому Вульт – в последних строках второй книжечки – предлагает «сменить кожу», называя его при этом «мой помпезный кудряш» ( pomposer Krauskopf). Krauskopf значит, собственно, «кудрявая голова» или «кудрявый кочан», а слово «помпезный» – немецкий перевод имени Помпье из «Жизни Фибеля»: одного из воплощений Флитте. Речь в этой части идет о неделе блесток (медовой неделе) творчества, о «творце и мире творца». Вальт объединяется с Флитте, (дневной) ипостасью Вульта или Лейбгебера, «милым хромым бесом», как он назван в «Зибенкэзе» ( Зибенкэз , с. 506). На границе второй и третьей частей, очевидно, и был «прикончен заяц»: Вальт расстался со своей внутренней зависимостью от Нойпетера и Клотара. Этот процесс изображается как очень болезненный (с. 297; курсив мой. – Т. Б.):

Когда Вульт в лунном сиянии протягивал опечаленному плуту плохонький сюртучок из китайки – как повешенного, за веревочную петельку, – и вообще когда он представил себе, как это смешно, что брат, в своем пробковом спасательном жилете маскарадного переодевания, так и остался сидеть на сухом берегу, ему стало несказанно жаль этого обманутого тихого человека в слишком широких сапогах , и в то время, как Вульт еще улыбался, сердце его разломилось напополам от… слез.

А в начале третьей части Рафаэла пишет (в неизвестно кому адресованном письме): «Что касается браслета и ножниц для разделки зайца , то моя матушка уже их получила» (с. 308; курсив мой. – Т. Б.).

Как бы то ни было, ни в «Зибенкэзе», ни в «Жизни Фибеля» мы не видим, чтобы главный герой был связан отношениями особой близости с пятью, семью или девятью персонажами. Поэтому я склонна думать, что статья завещания, согласно которой Вальт «должен прожить по неделе у каждого из господ потенциальных наследников… <���…> и добросовестно исполнять все желания своего временного квартирного хозяина, если они согласуются с честью», касается только недели блесток, проведенной у Флитте , который объединяет в себе качества всех семи «бесов».

Последняя, четвертая, часть касается объединения – после страданий – всех внутренних сил личности, ее преображения и (возможного) появления плода или ребенка. Кого именно следует понимать под «новобрачными», Жан-Поль предпочитает не уточнять. В «Зибенкэзе», например, говорится, что Натали и адвокат в «черно-золотой книге церковных песнопений» (ср. выше, с. 876) наткнулись на «окруженные золотым ободком изображения Богородицы и на гравюру, на которой виднелись два ярких пятна, долженствовавшие изображать двух влюбленных; при них было третье, в виде фосфоресцирующего сердца, вручаемого мужским пятном женскому со следующими словами: “Не ведала ты про любовь мою? Воззри, сколь сердцем я горю”» ( Зибенкэз , с. 391).

Символ преображения – три отрока, вышедшие невредимыми из пещи огненной; образ, к которому прибегает в «Грубиянских годах» и Вульт (в сцене прихода к Флитте его заимодавца Парадизи): «Я и сам однажды вплетал свой голос в жалобу трех отроков в пещи огненной – да так, что мог бы прекраснейшим образом воспроизвести ее здесь, если бы был уверен, что нас это развлечет» (с. 498).

Получается, что книга «Грубиянские годы» была закончена или практически закончена – к такому выводу приходит и Карл Фрейе [19] Karl Freye. Jean Pauls Flegeljahre. Materialien und Untersuchungen. Berlin, Mayer & Mtiller 1907, S. 161–168. , анализировавший черновики романа: он пишет, что все наброски продолжения представляют собой лишь описания февральских пейзажей (с предощущением весны) и что последние страницы рукописи «четвертой книжечки» надписаны словом «Конец».

Попытка разрешить загадку козла, дающего молоко, в конце концов привела меня к мысли, что у романов Жан-Поля был прообраз: романы любимого им Лоренса Стерна (1713–1768) и, прежде всего, незаконченное «Сентиментальное путешествие» (1768). В главе «Отрывок. Париж» рассказывается, как повествователю, Йорику, в парижском трактире случайно попадает в руки «лист макулатуры»: «Текст был на старофранцузском языке времен Рабле и, насколько я понимаю, мог быть написан им самим». Йорик с трудом расшифровывает листок и прочитывает на нем фрагмент рассказа о бедном нотариусе (Стерн , с. 114–116; курсив мой. – Т. Б.):

Когда нотариус, жалуясь таким образом на свою судьбу, проходил мимо одного темного переулка, чей-то голос подозвал девушку и велел ей бежать за ближайшим нотариусом – и так как наш нотариус был ближайший, то, воспользовавшись своим положением, он отправился по переулку к дверям, и его ввели через старомодную приемную в большую комнату без всякого убранства, кроме длинной боевой пики – нагрудных лат (a breastplate) – старого заржавленного меча и перевязи, висевших на стене на равных расстояниях друг от друга. <���…>