Питер Тейлор - Вызов в Мемфис

Когда я наконец спустился по трапу и вышел туда, где в одиночестве посреди асфальтового поля стоял отец — после того, как всякая опасность миновала и сотрудники аэропорта наконец оставили его в покое, — у меня было ощущение, будто кто-то распахнул двойные створки одного из тех гардеробов. Я вдохнул знакомый аромат всей его жизни и бытия. Только это был не совсем аромат. На миг показалось, будто я задыхаюсь. На миг все стало так, словно я никогда не покидал Мемфис. Словно сестры не сделали возможным побег зимним утром много лет назад, словно не поддержали меня морально и материально, не проводили меня на самолет до Нью-Йорка в тот ранний час, когда отец еще был в постели.

Когда мы с отцом наконец встали лицом к лицу, все остальные прибывшие пассажиры торопились к зданию аэропорта. Алекс Мерсер, уже не окруженный сотрудниками аэропорта, терпеливо ждал у гейта № 8 во всепогодном долгополом пальто и вязаной шапке-ушанке. И вот отец схватил меня за правую руку. Помню, как опустил взгляд и заметил, что даже черные швы на его серых лайковых перчатках излучают элегантность, от которой меня захлестнуло ностальгией. Но он сжал руку с такой силой, что я был вынужден взглянуть прямо в его лучезарные голубые глаза. Их выражение, сама улыбка на тонких губах лучше всяких слов говорили, как он рад, что я прибыл его поддержать. Его сильное рукопожатие одолело любую сдержанность, какую я в тот момент мог призвать против него. Уже от одного того, как он повел широкими плечами, улыбаясь мне и пожимая руку, он казался неотразимым. Я вспомнил, как он приветствовал на этот манер других. В особенности тут же вспом­нил первый раз, когда он пожал руку Алексу Мерсеру. Но еще никогда в жизни он не встречал так меня. Он был похож не на старика из писем Бетси, Жозефины или Алекса, а на человека даже более молодого и деятельного, чем тот, которого я видел в свой последний визит.

Он сразу начал с того, что женится ровно в полдень, сегодня же, и хочет, чтобы я был с ним. Я ничего не сказал, но согласился, улыбнувшись и медленно кивнув. Тогда он спросил, есть ли у меня другой багаж, кроме сумки в левой руке. Когда я жестом ответил, что нет, он вновь возликовал. И я тут же понял, что отсутствие других сумок для него означало, что нас не задержит ожидание у окошка для получения багажа. Когда мы направились с ним навстречу Алексу, я заметил, как отец почти воровато озирается. И каждый следующий его шаг казался торопливее предыдущего. Уже тогда я начал подозревать, что он боится, будто мои сестры где-то затаились, готовые помешать его планам и наброситься в любой момент. Он объяснил на ходу, что они с миссис Стокуэлл уже обзавелись разрешением на вступление в брак и договорились, что в церкви их встретит пресвитерианский пастор. Разумеется, все задумывалось еще до того, как он узнал о моем присутствии на церемонии. Мой сегодняшний приезд, заверил он нежнейшим тоном, «из тех великих и прекрасных совпадений, которые отличают успех от оглушительного успеха».

— Благодаря таким совпадениям, — провозгласил он, болтая уже почти без умолку и все еще нервно поглядывая то налево, то направо, — благодаря таким совпадениям иногда жизнь и кажется достойной того, чтобы ее прожить.

Он говорил, что миссис Стокуэлл будет в не меньшем в восторге от моего присутствия, но объяснил, что не смог ее об этом предупредить. Алекс и до него-то дозвонился с новостями каких-то два часа назад, а будущая невеста в своих сегодняшних хлопотах этим утром не отвечала на звонки. Но она со своей подругой присоединится к нам в кабинете пастора без четверти двенадцать. Она, конечно, ожидает, что роль шафера исполнит Алекс Мерсер. Но вот мы уже оказались у гейта, и Алекс сам приветствовал меня с не меньшей теплотой, чем отец. Можно было подумать, будто мое прибытие — одолжение лично ему, Алексу Мерсеру. Когда мы все втроем шли решительным ускоренным шагом по большому новому аэропорту, казалось немыслимым, что отцу — восемьдесят один. Темп для двух молодых людей по бокам задавал он — и сегодня, разумеется, он был без трости. Оставалось только подумать, что по крайней мере сегодня — или в этот час — все его недуги, да и прочие свидетельства возраста целиком изгладились. Поступь его была живее, чем у сопровождавших молодых людей. Он был лучше одет и более ухожен. Даже широкополая шляпа казалась какой-то ухарской — подвернутая сзади и сдвинутая налево под небольшим углом. Ни вязаная ушанка Алекса, ни моя тирольская шляпа с узкими полями не сравнились бы с его стилем.