Фрэнк Харди - Власть без славы. В двух книгах

— Это зачем? Еду после будешь доставлять.

— Не в этом дело! Они будут прятаться в тюрьме целые сутки, а может быть, двое суток. Видишь ли, когда в прошлом месяце двое бежали, их хватились только за ужином. Ну и Дика с Вудом хватятся только за ужином и подумают, что их уже нет в тюрьме. А они будут прятаться на чердаке над шерстобитней. А когда суматоха уляжется, сторожа, которых мы подкупим, проведут их к внутренней стене. Они влезут на нее по веревочной лестнице, затем махнут на крышу, а оттуда через вторую стену. Я думал, что Одноглазый будет стоять под стеной и держать лестницу. Ну, а теперь, значит, возьмем кого-нибудь другого. Лестницу я спрятал в ручей, у самой тюрьмы. Дик и Вуд залезут на чердак в субботу днем, а выйдут на волю в воскресенье, а то и в понедельник вечером.

Артур повернулся и пошел к двери. «Помешанный, просто помешанный», — подумал Джон Уэст. Артур и в самом деле походил на душевнобольного: неряшливая одежда, сутулые плечи, быстрые, судорожные движения, седые волосы и усы, пустые, как у куклы, глаза.

В понедельник утром Джон Уэст узнал из газет, что попытка к бегству не удалась. Один карманник-рецидивист, отбывавший очередное наказание в Пентриджской тюрьме, в субботу получил наряд — вычистить шерстобитню. Он услышал какие-то подозрительные звуки над головой, и немного трухи упало ему на плечи. Он сообщил об этом надзирателю.

Карманник скорее дал бы отрезать себе руку, чем стать доносчиком. Но он явился невольной причиной поимки Брэдли и Вуда, и всю жизнь над ним тяготело подозрение, что он выдал их тюремному начальству.

Артур Уэст в тот день пришел во двор тотализатора убитый горем, со слезами на глазах, словно сирота, над которым посмеялись, обещав ему возвращение матери.

Одним из кандидатов лейбористской партии, избранных в парламент штата на выборах 1902 года, был поддержанный Джоном Уэстом молодой журналист и талантливый оратор Фрэнк Эштон.

В тот вечер, когда стали известны результаты голосования, зал керрингбушской ратуши был переполнен. Все стулья были заняты, в проходах толпился народ. Вокруг трибуны люди стояли плотным кольцом, а в двери ломились все новые и новые избиратели, желающие попасть на собрание. Окна были раскрыты настежь, и в них виднелись головы тех, кто, отчаявшись попасть в зал, решил хотя бы с улицы послушать оратора. Эштон, встреченный громом аплодисментов, взошел на трибуну.

— Леди и джентльмены, — начал он внятным, звучным голосом. — Леди и джентльмены и братья-рабочие!

Его слова и жесты действовали на слушателей гипнотически. Одет он был просто, крахмальный воротничок и галстук казались лишними на нем. Длинные волосы, разделенные прямым пробором, обрамляли его широкий лоб и пышными кудрями спускались на уши. Энергичный подбородок, полные чувственные губы, проницательные, пытливые глаза — все в этом лице выдавало натуру впечатлительную и пылкую. Он стоял на трибуне в несколько театральной позе, подняв руки, и ждал, когда зал утихнет. Потом он обеими руками поерошил свои кудри, что делал всегда, перед тем как заговорить, — готовясь околдовать слушателей своим пламенным красноречием, вскоре заслужившим ему по всей Австралии славу блестящего оратора.

Он медленно опустил руки и выдержал длинную паузу, во время которой в зале царила мертвая тишина.

— Поистине это счастливая минута в жизни человека, отдавшего себя делу бедных и обездоленных — великому делу рабочего класса!

Оратор произнес эту торжественную фразу, внушительно кивая красивой головой, словно хотел подчеркнуть каждое слово. Лейбористы, составлявшие большинство собрания, зааплодировали; сторонники консерваторов и либералов, слушавшие Фрэнка Эштона впервые и не подпавшие еще под его обаяние, промолчали.

— Я хорошо помню, как я приехал в эту прекрасную страну: несчастный подросток, юнга с грузового судна, который бежал от нищеты Старого Света, чтобы найти счастье в Новом.

Нищета Старого Света! Фрэнк Эштон хорошо помнил, как он ребенком ехал с матерью в поезде, как они ночью пришли в огромный сарай, где среди мешков с овсом жил вместе с крысами его новый отец. Чтобы крысы не загрызли мальчика, мать всю ночь напролет просидела у стола, на котором его уложили, завернув в рваное тряпье. После он узнал, что калека с деревянной ногой, добрый и ласковый, не хотевший, чтобы мать поселилась в таком убогом жилище, был его отчим. Родной отец Фрэнка умер за несколько месяцев до его рождения. Помнил он и то, как его новый отец отделывал ветхий сарай, стараясь приспособить его для жилья, но вскоре потерял место, и им пришлось выехать.