Эли Люксембург - Скопус. Антология поэзии и прозы

Нету неба в море олова
Снеговой исчезнул ветер
Но смутен воздух и несветел
И волны серые из логова
Идут стадами словно волки
Альбатрос над морем олова
Нож удвоенной косы
Пронес в колосьях воздуха без блеска
Вдруг стал веретеном, нырнул без всплеска
И снова мутное строение пространства
Качаясь белая пересекает плоть
Да небо в день проклятый тот исчезло
Только лезвием двугласным
По воздуху носился альбатрос
Парил над морем вечно оловянным
И вновь нырял движеньем постоянным.

Раз над землей соломенного лета
Иероглиф бесцветного стекла
Возник по следу аистова лёта
Казалось буква дивная рекла
Инейная с плиты голубоватой
Трилистник впаянный в поток летел крылатый
Поистине как будто в зеркала
Звездой проистекая угловатой
Из трещины невнятной синевы
И вдруг нежданно рядом показался
Плескался воздух, аист приближался
Собрал крыла, измял волну травы
И в воду встал. И тут я увидал
Чудесное: святые струи шеи
Вдруг слились в ком округлой головы
С зеницей смуглой странным оборотом
Клюв лучевидный вытянулся к зелени
Трезубец лапы виснул над болотом
Над сенью полосатых тростников
Там над руном согнувшихся ростков
Луч завершив тончайшей длинной голени
На стебле стройная багряном леденела
Пернатая сверкала пирамида
Как терем мраморный вершина ветряная.

Перед закатом в хладном небе клен
Был осенью мне некогда явлен
Чернея тонкий ствол стоял непрочный
Напротив солнца в стороне восточной
Был совершенным желтый цвет листа
На черных сучьях словно златом став
На каждой ветке повторившись дважды
Как украшенья жесткие, — и каждый
Из листьев, что слагал чертог златой,
Был обнесен столь явственной чертой
Что павшие напомнили их тени
Прообраз меланхолии осенней
На незадолго убранной земле
В проекциях живых запечатлев
Отдельность их и цвет не изменяя.

Я только видел — взор опять вздымая
Листвы чеканной неподвижный пар
Зубцами ограничив редкий шар
Обозначал собой сосуд с ветвями
Наполненный немногими листами,
А клен как истлевающий фиал
По одному их медленно ронял
И долго символы передо мной парили
Прохладных дней предсонной эйфории.

Конь вороный
Конь крикнул ворон ворон
Конь ворон вран
Который ворон гомон
Исчезнувши исторг
Вой выи ввысь виясь
И вот он вновь возник явясь
И вновь возник увитый гривой диск
Главы его звенящий обелиск
Гремящей призмой череп венценосный
Несущий громкий ворон длинный лик
Ликуя вран сквозь мрак молниеносный
Холодного болотного огня
То хрип его то карканья коня.

Среди холмов телесен и двуглав
Уж зримый слон растит себя из трав
Как некий холм, который скрыт травою
Воздевши влажный клык над головою
Подъяв над головой костлявый клык
Среди холмов телесен и двулик.

Четыре человека ног его —
Шестнадцать штук копыт — державный обод,
Шестнадцать раковин — а держат одного
Четыре истукана у него,
Два идола подъемлют главный хобот
Из лба, из подо лба растущих рук
С дырою длинной вдоль до переносья
Где локоть сломленный как сук, как будто сук
Жрет жрет и жрет колосья и колосья.

Там шкуры бездыханные мехи
Смыкают веко над отдельным глазом
И колыхают хмурый балдахин
И труп нутра объемлют влажным мясом, —

Порода бренная, от ветхих чудищ вервь
Неимоверный вывернутый червь
Чурвь внутренний, огромный, непомерный
Стоит среди холмов покрытый скверной.

Змея полумертва. В ней гиблая вода.
В ней влаги труп, смердит струя гнилая
Ее обличье прочит холода
Как мутная слюда с нее сползая
Подобно льду немногих талых льдин
И образ обнажив еще один.

Так заново окрашен полугроб
Чтоб вспять текли невысохшие краски
С чела змеи и вдоль ее боков
Переживая в смерти смену маски
Вослед протекшей вымершей струи
Роняя прошлый образ чешуи
Костяк расцветки явного покрова
Скелет резьбы лица ее сухого.

Струя воплощена. Но воплощенна в тварь
И столь вполне себя с себя свергает
Что линзу даже ока отвергает, —
Она же вновь вдвойне полумертва,
Полумертва, хоть силясь быть живой
Обличья сеть возденет своего.