Джим Кокорис - Богатая жизнь

Но я ничего не ел, только лежал в постели и рисовал, просто чертил карандашом разные наброски, облака и планеты и все такое. В основном я думал о Бобби Ли, представлял, как бы было, если бы я жил с ним в Мемфисе, штат Теннеси, и был бы неотесанным мужланом, играющим на банджо. Я подслушал это выражение, когда дядя Фрэнк время от времени описывал жизнь, которая, возможно, ждет меня. Произносил он это таким небрежным тоном, что звучало убедительно. Я даже стал думать, как это будет: возьмет ли кто-то на себя труд обучить меня игре на этом инструменте, или умение играть на банджо передается по наследству и придет ко мне само собой, как только я вернусь в Теннеси.

Когда где-то около обеда тетя Бесс вошла ко мне в комнату, я притворился, что сплю.

— Ты спишь?

Когда она пощупала мне лоб, я приоткрыл глаза и из-под ресниц увидел, что она поставила на мой стол сэндвич, кусок пирога и вышла. Потом я и вправду заснул. Когда проснулся, то увидел, что за моим столом сидит Силвэниес и поочередно откусывает от сэндвича и от пирога.

— Ах, прости, — сказал он, — я пришел к заключению, что в настоящий момент ты не проявляешь к еде ни малейшего интереса. Поэтому и позволил себе эту вольность.

— Все хорошо, — ответил я, садясь. Я был рад видеть Силвэниеса. Если не считать легкого страха перед ним и его ботинками, с ним было интересно.

— Твоя тетя предложила мне зайти проведать тебя. — Он изобразил беспокойство: — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Но я все еще чувствовал слабость. Короткий сон не освежил меня, и голова у меня как будто была наполнена сырым туманом и мокрым песком.

Он посмотрел на меня и подавил отрыжку.

— Ну, что мне для тебя сделать? Проси что хочешь! Дать какое-нибудь лекарство? У твоей тети большой их выбор.

— Нет.

— Что же, хочу сказать, что сочувствую тебе. Совершенно искренне. — Он опять попытался подавить отрыжку, но не смог. — У меня тоже было трудное детство.

— А что произошло?

Он махнул рукой и опять принялся за пирог.

— Боже, даже не знаю, с чего начать. Родители у меня были люди черствые, они меня не понимали. С сестрой я тоже был не близок. К тому же она была лишь дочерью моего отчима. Все это еще очень мягко сказано. Я покинул дом, как только смог. Сбежал.

— Сколько вам было лет?

— Двадцать семь. Я отправился в Нью-Йорк и нашел работу в гостинице. Работал мальчиком-посыльным. Мужчиной-посыльным, если выражаться точнее. Но, как бы то ни было, это давало мне средства к существованию и формировало меня. Но спас меня театр.

— Вы когда-нибудь были в Теннеси?

— Теннеси, Теннеси, — проговорил он с полным ртом. — Да, кажется, я был там. Я был в очень многих местах.

— Например, в каких?

— В каких? О! Все и не вспомнить. Я помню, что там был какой-то холм. Или гора. Или ее часть. И река. — Он перестал есть, опустил вилку, глаза у него приобрели отсутствующее выражение. — Да, да. Помню, что под окнами номера моей гостиницы была река. Или просто рядом с гостиницей. Должно быть, я тогда…

— Это Миссисипи, — сказал я.

Он взглянул на меня и кивнул головой.

— Да, верно, Миссисипи. Помню, она была коричневой. Очень грязной на вид. Да и весь город был таким грязным! Мемфис. Я приехал туда для постановки пьесы. Да, все правильно.

Довольный тем, что сумел вспомнить Мемфис, он вздохнул и снова принялся за пирог. Несколько крошек упало на пол, но он, казалось, этого не заметил, или не хотел замечать.

— Какие там люди?

— Люди? Люди как люди. Что я понял в жизни, это то, что все люди, в общем-то, одинаковые, более или менее, независимо от того, где они живут.

— Вы там видели много неотесанных деревенщин с банджо?

— Деревенщин? Да, видел. Издали. По-моему, я видел несколько их потаенных убежищ вдоль реки и по опушкам. Но в основном все мои знания о них почерпнуты из двух туристических туров по местам, описанным в «Геккельбери Финне».

— А какие они, эти неотесанные деревенщины?

— Деревенщины? — повторил Силвэниес, дожевывая кусок. — Ну, они, кажется, все время охотятся, им очень хочется поймать зубатку. Но это я, наверное, уже говорю со слов твоего дяди. Они курят короткие трубки, сделанные из стержня кукурузного початка, а те зубы, что еще у них остались (если еще остались), в ужасном состоянии. В соответствии с интерпретацией пьесы, в которой я участвовал, зубов у них было очень мало, на этом делался особый упор. — Он отпил «Севен-ап» из моего стакана. — И, как мне кажется, они не любят работать.

— Почему их называют деревенщинами?