Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Год назад. Сегодня исполняется год со дня ее смерти. Да, именно сегодня.

— Сейчас она на небе, — вставил Томми. — Она там, на небе, и теперь мы сможем заплатить, и она вернется к нам.

Все ошеломленно затихли и на мгновение перестали дышать. Мы стояли, и я почувствовал, как поднялась волна сочувствия к нам. Наша жизнь вдруг стала представлением для публики, этаким скорбным похоронным действом.

Папа среагировал не сразу. Он постоял, сгорбленный, с опущенными к пюпитру плечами, и на его лице не было никакого выражения, ни естественного, и наигранного. Затем он наконец отошел назад, взял Томми за другую руку и что-то пробормотал. Свет от камеры стал еще ярче. Какая-то женщина с карандашом и блокнотом промокнула глаза бумажным носовым платком.

Кто-то из репортеров спросил, как умерла моя мама. В этот момент микрофон взял представитель лотерейной комиссии, который что-то сказал о невмешательстве в частную жизнь и напомнил о том, что в зале присутствуют дети. Все посмотрели на меня и на Томми, потом на какое-то время замолчали.

— Что вы чувствуете теперь, когда отпала необходимость работать? — наконец спросила какая-то женщина.

Папа, потрясенный замечанием Томми, в смущении попросил ее повторить вопрос.

— Вы думаете о том, чтобы уйти с работы?

Папа покачал головой.

— Нет. Видите ли, я собираюсь продолжать работать.

— Вы же выиграли сто девяносто миллионов долларов, — закричал кто-то из толпы. — Тогда верните их обратно. — Все засмеялись.

— Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Преподаю, я профессор истории.

— Почему вы ждали три недели, прежде чем обратиться за выигрышем? — спросила другая репортерша. Это была низкая, коренастая женщина с черными волосами, свешивавшимися ей на глаза. Говоря, она тыкала в нас пальцем, как будто злилась.

— Честно говоря, не знаю, — ответил папа.

— Три недели — большой срок, когда речь идет о ста девяноста миллионах долларов. О чем вы думали? Что делали?

Папа вновь подошел к пюпитру и ухватился за его края. Прошло какое-то время, прежде чем я понял его ответ на вопрос:

— Это очень сложно объяснить, — произнес он медленно. — Я был занят. Утрясал кое-какие вопросы.

— Но не все же три недели, — снова начала репортерша-коротышка. Она уже собиралась задать еще один вопрос, но в этот момент кто-то крикнул: — По магазинам ходили, наверное? — и все засмеялись.

— Да, — сказал папа, — я был очень занят.

Мы ушли со сцены и начали нашу, как я решил, богатую жизнь.

По дороге домой папа встал на обочине скоростного шоссе, громко задышал и прижал руку к груди. Еще до моего рождения у него был сердечный приступ, и он тогда принимал лекарство, которое мама называла «противосердечными таблетками». По моему глубокому убеждению, из-за этой нестабильности его здоровья мы с Томми ежеминутно могли перейти ту тонкую грань, что отделяет обычных детей от детей-сирот. Эта пугающая возможность была так реальна, что незадолго до этого я поискал в местных «Желтых страницах» адреса сиротских приютов, чтобы подготовить себя к неизбежному. Не найдя ни одного, одновременно и разочаровался, и испытал облегчение.

После нескольких глубоких вдохов папа вновь завел машину, и в молчании мы поехали к кладбищу.

— Я забыл цветы, — сказал он, когда мы подъехали к площадке для парковки. — Оставил их на кухне.

Был теплый сентябрьский день, лето постепенно уступало место осени, на верхушках деревьев появились первые намеки на изменение цвета. По мере того, как мы приближались к могиле мамы, я все больше жалел, что не захватил с собой альбом для рисования и цветные карандаши. Мне бы потребовалось только два карандаша: оранжевый и красный.

Подойдя к памятнику, остановились. Как ни удивительно, мы редко приходили сюда всей семьей. Подозреваю, папа считал, что нам это слишком тяжело. Но он сам часто сюда приходил и часами просиживал здесь во второй половине дня, пока за нами присматривала наша соседка, миссис Роудбуш. Ковырялка, устав стоять, лег на землю лицом к небу, — устроился он очень удобно. Я хотел было лечь рядом, чтобы смотреть на деревья, но не сделал этого. Я стоял с отцом и неотрывно смотрел на то, что хранило в себе память о маме.

— Ваша мама была рождена для богатства. Так, во всяком случае, она мне говорила. «Я рождена, чтобы быть богатой». А теперь… — папа был не в состоянии закончить фразу. Я думал, он заплачет, но он вздохнул и наклонился, чтобы выдернуть сорняк, выросший рядом с надгробной плитой. Он так и стоял, согнувшись, рукой смахивая с нее грязь и нежно поглаживая, как будто это были мамины волосы.