Лариса Федорова - Не лги себе

— Налево.

— А мне по ту сторону. Жаль. Ну, будьте здоровы. Я часто вижу вас в этом вагоне.

«Часто вижу». Интересно. Никогда не замечала, что на нее смотрят, замечают. Ну что же, пусть. Только бы все-таки признать его в следующий раз, а то неловко.

Она задумчиво миновала скользкий и белый от снега мостик и все тем же размеренным привычным шагом одинокого человека, которому незачем спешить, прошла маленькую деревеньку и поднялась на пригорок, поросший лесом. А за леском опять поселок — ее поселок.

Когда доставала из сумки перчатки, опять пахнуло на нее яблоками. Завтра надо опять везти в город полную сумку. Иначе они испортятся. А сотрудники всегда рады. Только это утомительно — ездить с полными сумками. Вот сосед Ольги Игнатьевны, тот поступает просто. Продает дачникам. А она не может. Стыдно. «С какой стати стыдно, — говорит сосед, — мне ничуть не стыдно, я навоз покупаю — значит, должен возместить. Мне за яблоки еще спасибо говорят».

Сейчас в домике Ольги Игнатьевны яблочное царство. Плоды лежат на подоконниках, на полу, в плетеных корзинках. Всего десять яблонь, но если урожай — начинаются сложности и вечный вопрос: куда девать? Надо было спросить того пассажира в синем, что с яблоками делает он.

Сегодня она задержалась на терраске, чтобы взять с полу яблоко. От мороза она прикрыла их половиками. И все-таки замерзли, бедные. Держишь на ладони, словно зеленоватую ледышку. Антоновка! Любимое яблоко матери. Она нарезала его ломтиками и пила с ним чай.

— Мой стакан не троньте, — говорила она, когда дочери Ольга и Раиса мыли посуду. — Мне этого яблочка на неделю хватит.

Ольга Игнатьевна внесла холодное яблоко в дом и долго держала его на ладони, как бы взвешивая минувшее время.

Жили тогда Чернышевы в Сибири на Великом сибирском тракте. От прежнего величия да от слез, что кропили его ехавшие и идущие, остались теперь на тракте только вековые березы — толстые, с обломанными сучками и склоненным потоком листвы. Старики рассказывали, что они еще от своих дедов слышали, будто бы по этому тракту декабристов гнали, а потом вслед за ними на почтовых тройках жены проехали.

Где теперь эти тройки? Человек всегда что-нибудь теряет безвозвратно, приобретая взамен новое. Мать пишет, что и машины по нему не ходят — «дорогу новую ладят, и не повдоль железной, как тракт лежит, а все вглубь да вглубь через деревни».

Давно не была на родине Ольга Игнатьевна Чернышева. Раиса и подавно не ездит. Как-то так получается, что мать предпочитает сама приехать в Москву. И всякий раз у нее новости: у того сад появился да у этого. А в пору Олиного детства сады в Сибири редкостью были. Отец ездил за яблоками в город, и как ни странно, только зимой. Потому что в ту далекую пору только к зиме вспоминали в теплых краях, что есть еще на свете Сибирь, где из круглых плодов растет одна картошка.

Много отец не покупал — так, килограмма два, чтобы от вкуса не отвыкнуть. И чтобы подешевле, второго сорта, с гнилыми бочками. Ничего, гнильца для ребятишек — самая вкусность. Кожица сверху толстая, а под ней сахаристая кашица. Вкусно! Только в чай этот гнилой бочок уже не годился, мать всегда его браковала. Она выбирала, да оно и находилось даже во втором сорте, каменно-твердое зеленоватое яблоко с дружными лакированными семечками вокруг сердцевинки. Сестры яростно набрасывались на них, а отец, приехавший когда-то в Сибирь из Подмосковья, робко пытался остановить их.

— Погодите, девчонки, не ешьте семечки, если их посеять — яблони вырастут.

Не выросли у него яблони. Секретов не знал, как их выращивать. А только ведь и требовалось, что пригибать дерево к земле. В Сибири зима такая, что и поклониться ей не стыдно.

Теперь не только детство, и война уже забывается.

Ольга Игнатьевна положила яблоко на стол и принялась за печурку. Когда на дворе снег, хорошо затопить печку. Если ты в доме один, то и огня зажигать не требуется. Сядь на скамейку и слушай, как в длинном горле печи гудит пламя. А над домом сейчас из трубы искры летят. Увидит их соседская домработница Маша, испугается, прибежит посмотреть, что за жаркое дело творит соседка. Так и есть: стучит!

— Ну что, Маша, опять искры?

— Искры. Видать, дрова у вас сухие, а труба низкая. Как бы пожара не случилось.

— Не будет пожара, не бойся.

— У вас-то, может, и не будет, а мой Иван Сергеевич за свой дом опасается. Мы его нынче олифой мазали.

— И у вас не сгорит, ну какой же я поджигатель!

Маша улыбается. Она под белой шалью, чернобровая и, несмотря на то что десять лет живет у культурного пенсионера, все еще слишком деревенская.