Лариса Федорова - Не лги себе

— Что это с вами? — спросил он ее вечером, когда они перед ужином встретились на дорожке к пляжу.

— Как что? — задорно тряхнула Лида косичками. — Сегодня тепло и ветра нет. Я люблю, когда тихо. А солнце, посмотрите, какое солнце!

— Какое? — чуть насмешливо спросил писатель.

— Оно большое и желтое, как ваша шляпа. Вечерами оно всегда покачивается, будто раскланивается со всеми.

— Возможно, — согласился Михаил Никитич и посмотрел на нее не то что задумчиво, а с каким-то хорошим вниманием. Потом взгляд его задержался на Лидиных сережках из дикого хмеля. Тут он, не сдержавшись, улыбнулся: — Вы какая-то новая, Лидочка!

— Правда?

— Сущая правда. — Появилось в вас нечто вроде пружинки… Это хорошо. Человек должен быть динамичным, летящим вперед. Конечно, не без оглядки…

— Жить с оглядкой? — удивилась Лида.

— Вы не поняли. Не оглядываются на пройденный путь только машины. А человек думать должен. Сравнивать. Вернуться назад за каким-то своим утраченным качеством.

А мне и возвращаться некуда, и качеств у меня никаких нет, с грустью подумала Лида. Вот все завидуют молодости, песни о ней поют, а разобраться — что в ней? Трава и трава. Ну ладно, пускай цветок, а толку что? То ли дело Михаил Никитич! Пожил человек на земле, повидал за свои сорок лет всего, теперь и оглянуться есть на что. А ей до этого срока еще двадцать лет. С ума сойти можно!

— Нынче я письмо от мамы получила, — вроде бы виновато сказала Лида, потому что ничего другого сказать сейчас философствующему Михаилу Никитичу она не могла.

— От мамы, значит, с Унжы. Ну как там на Унже?

— Мама расписала ее бог знает как. Прямо под Тургенева. Ну, река и правда красивая.

— Не видел. Все большие реки, такие, как Амур или Ангару, знаю. Они чем-то похожи друг на друга. А вот маленькие речушки запоминаются навсегда. Они трогательные, и к ним привязываешься, как к детям. Да, да, именно, как к детям. Маленькая река — вечный ребенок.

Когда он начинал вот так импровизировать, играть словами, образами, Лида вся замирала. Кажется, слушала бы его всю жизнь. А ведь он тоже когда-то в лесах работал. Почему же это так: одни люди все на свете замечают и рассказать о том умеют, а другой по земле, как слепой, ходит. Значит, он все большие реки видел? Ой, как интересно! Надо порасспросить его об этом. И спросила первое, что пришло в голову:

— Не страшно на большой реке?

— Почему страшно? — удивился писатель, припоминая, однако, все возможные случаи, когда ему могло быть страшно. И вспомнил: страшно на плоту ночью, когда река тащит тебя на своей спине мимо невидимых молчаливых берегов. Но говорить об этом ему не хотелось. Давно уж он не работает плотогоном, это было в юности. Но теперь, когда он живет в довольстве и ночами спит на поролоновом матрасе, иногда кажется ему, что юности тоже не было, а просто слышал он, как о ней — трудной и смелой — рассказывали другие.

— Нет, Лида, на реке не страшно. Море — зверь более косматый и коварный. В прошлом году, когда я был в Египте, мы проходили Босфор…

Он долго и с увлечением рассказывает ей о морской стихии, которой он сам поклоняется как прекрасному богу. Но Лида напугана не на шутку. А мама еще предлагала ей в круиз отправиться, ну хотя бы по мелкому Балтийскому морю. Ни за что на свете!

— Экая вы трусиха! — смеется Михаил Никитич и накрывает своей большой ладонью ее стиснутый кулачок. — Зато послушайте, что мы после морских испытаний увидели в Египте…

И пока привычно льются слова (он много раз рассказывал об этом путешествии своим друзьям), в памяти его, как по темной реке, несется массивный плот, и ночной ветер играет костром, что разложен на листе железа. В паре с ним был Лешка Сыроегов — лихой, но пакостный на язык парень. Интересно, где он сейчас? В армию их взяли одновременно. Лешку на флот, а его в авиацию, откуда к реке он уже не вернулся. Служба их началась в последний год войны, так что Лешка, конечно, уцелел, и, пожалуй, надо попробовать разыскать его, сделав запрос в тот поселок, где они проживали.

И если Михаил Никитич бродит сейчас мыслями где-то в Карельских лесах, то Лида со всей своей молодой жадностью познавать и видеть — вся в Египте. Какое чудо эти пирамиды! А кто их сделал? Рабы! Значит, еще с тех времен было в человеке стремление к высоте, и даже, как доказывают ученые, в своем собственном физическом росте человек слегка прибавил.

Лида выпростала свой кулачок из-под широкой ладони Михаила Никитича, потому что вновь почувствовала себя сильной, способной на любую трудность.