Лариса Федорова - Не лги себе

— Ну, прощайте, Катя. Мне пора идти. Простимся здесь, чтобы никто не видел.

Они встали и обнялись. Только море видело их первый поцелуй. Море да старая башня.

Годы войны Катя провела в Успенске, работая на прежнем месте у громадного крутящегося вала, который наматывал теперь дешевую солдатскую раскрутку.

Известие о гибели Антона Петровича пришло в начале сорок второго, когда началось наступление под Москвой.

С одобрения родных Катя усыновила Виктора Яника. В тот год ему было восемь.

А жизнь шла, как ей положено. Вышла замуж Валька Черемных. Вышла не за приезжего, как ей пророчили, а за Петьку Свиридова, который вернулся с фронта, увешанный медалями.

Катя очень радовалась счастью подруги. А у нее было свое, нелегкое: она воспитывала сына. Бегала в школу, на родительские собрания, штопала его курточки, чулки, ночами просиживала у изголовья, когда трепали парнишку корь и скарлатина. Она делала все, что делала бы Зося или другая женщина, родившая сына. Если первое и главное назначение женщины на земле быть матерью, то Катя была ею.

Однажды Валька Черемных, носившая теперь фамилию Свиридовой, сказала:

— Послушай, Катерина, а ведь парнишка на тебя похож. Честное слово, похож. Улыбнется, и тут же глаза опустит, словно спохватится, не зря ли. Да и карандаш в руке по-твоему держит, щепотью.

Вечером, когда Витя делал за столом уроки вместе с младшей Катиной сестрой, взглянула Катя на его руку, державшую перо, и обомлела: верно заметила Валентина — держал он перо по-уродски, всей пятерней.

— Учительница тебя за это не ругает?

— А тебя тоже ругала? — вместо ответа спросил мальчик.

Этот ответ был ей высшей наградой. Он копировал ее потому, что любил.

Потом, когда мальчик подрос, списалась она с ленинградским приятелем Антона Петровича, и он помог ей перебраться в этот город, чтобы устроить мальчика в мореходное, как было у них задумано с отцом.

Там в Ленинграде, уже немолодой, встретилась она со своим будущим мужем Петром Николаевичем, который во время блокады потерял всю семью. Первая любовь осталась первой и единственной. С Петром Николаевичем ее связывала общность профессий (к тому времени она заочно окончила архитектурный институт), очень теплая дружба и горячие заботы о Викторе Янике. Именно сын и уговорил ее принять предложение Петра Николаевича.

— Я думаю, папа вовсе не хотел, чтобы ты осталась одинокой. И знаешь, Петр Николаевич мне очень нравится. По морскому делу он все понимает.

— Ну если тебе, то и мне, — улыбнулась мать.

Так появился в их семье третий, кто всей душой любил море, хотя в жизни занимался совсем другим.

Она никогда не раскаивалась ни в том, что усыновила Виктора Яника, ни в том, что позднее послушала его совета. Бывает ведь и спокойное счастье. Когда она думала о своей жизни с Петром Николаевичем, ей почему-то представлялась маленькая, глубокая и очень милая рыбацкая бухта, рядом с которой за высокими горами плескалось бескрайнее море…

1963

Сверху оно казалось неживым и, конечно, безмолвным. Сверху это и не море, а голубая равнина, если хотите, даже пустыня. Так рисуют море плохие художники. Так видится оно детям и космонавтам. И Лида Архипова, девушка, приехавшая в Крым из далеких северных лесов, увидела его с высокой горы точно так же. Потом, когда автобус спустился вниз, море заговорило, запело, задвигалось, но Лида даже под конец своего отдыха все-таки помнила море таким, каким она увидела его впервые, — голубым и беззвучным.

Теперь до отъезда осталось пять дней. И снова маленький лесной поселок на берегу Унжи, бревенчатая контора леспромхоза с шумливым директором и бесконечные приказы, которые Лида должна писать под диктовку. И все о лесе: вырубка, вывозка, посадки. Иногда ей кажется, что и сама она в этом лесном краю не больше, чем сосенка — юная корабельная сосенка, потому что Лида тоже высокая и тоненькая, а летом еще и рыжеватая.

В тот день ее ждало письмо от мамы. Оно лежало в вестибюле, где обычно находили свою почту отдыхающие, возомнившие почему-то, что им должны писать каждый день, и не только родственники, но и знакомые. На этот счет Лида никогда не заблуждалась, но все-таки, поддаваясь общему настроению, всякий раз заходила в вестибюль, когда возвращалась с пляжа. И вот наконец ей тоже письмо.