Людмила Уварова - В каждую субботу, вечером

Туся уговаривала, смеялась, сердилась, пробовала даже обидеться — ничего не помогало. Асмик стояла на своем. И Туся отступила.

Не хочет, не надо, и Ярославу не велика честь добиваться ее расположения. Для него важно одно, чтобы Туся его любила, а до остального ему, в сущности, дела нет.

Однажды зимой, примерно за полгода до начала войны, Туся и Сережка договорились пойти в свою школу, на традиционный вечер встречи.

Эти встречи устраивались каждый год. Приходили обычно и те, кто учился давным-давно, и совсем недавно окончившие.

— Иногда неплохо вернуться к юности, — сказал Сережка. Он предвкушал удовольствие вновь побывать в знакомых стенах, да еще вместе с Тусей.

Предупредил ее с самым серьезным видом:

— Я буду ослепительно элегантен, так что учти…

— Наденешь новый костюм? — спросила Туся.

— Само собой, и белую рубашку, даже галстук, хотя ты знаешь, галстук — не моя стихия…

Туся тоже решила блеснуть нарядом, надела синее платье, белые бусы, белый лайковый пояс.

Посмотрела на себя в зеркало, осталась довольна. Как будто бы хороша, не к чему придраться даже самому взыскательному взгляду.

И тут позвонил Ярослав.

— Я взял билеты в кино, на последний сеанс…

— Не могу, ухожу на вечер в старую школу, — с сожалением сказала Туся.

— В школу? — переспросил Ярослав. — А что, если возьмешь меня, можно?

— Спрашиваешь! — ответила Туся.

Она дала ему адрес школы, условилась встретиться в актовом зале.

Против своего обыкновения, Сережка пришел чуть позднее Туси. Она увидела его издали, отметила про себя: новый костюм сидит мешковато, галстук стягивает шею, должно быть, порядком стесняет, и Сережка, наверно, мечтает улучить момент и снять его.

Она хотела было окликнуть его, но вдруг заметила Ярослава. И забыла тут же о Сережке, обо всем позабыла.

А Сережка увидел ее и пошел к ней сквозь толпу танцующих. Туся улыбалась, и он шел на ее улыбку.

И вдруг остановился. Какой-то незнакомый парень, одетый в щегольскую куртку, обогнал его. Он подошел прямо к Тусе. Тусина улыбка предназначалась ему.

Сережка повернул в другую сторону. Потом издали посмотрел на Тусю, и она увидела его, и взгляд ее стал холодным, отстраняющим.

И Сережка понял: Туся боялась, как бы он не подошел к ней.

Он не подошел. И не говорил с нею после обо всем этом. Как не было ничего. И она не говорила. Оба молчали, словно сговорились.

И вот прошли годы, много лет, а Тусе до сих пор помнился этот давний случай. И она, кляня себя и терзаясь, страстно мечтала, понимая всю несбыточность своего желания, — мечтала вырвать из прошлого этот день, один только день.

Володя Горностаев любил говорить в глаза людям то, что о них думает. А так как он относился решительно ко всем скептически и умел отыскать в каждом что-либо дурное, мысли свои он высказывал с прямотой, которая мало кому нравилась.

На него, естественно, обижались, а ему было все равно. Себя он считал умнее, талантливее всех.

— Так ли это необходимо говорить человеку прямо в глаза неприятные вещи? — усомнилась однажды Асмик.

Он ответил:

— Но это в логике моего характера.

И она приняла его слова как должное. В логике характера, — стало быть, так оно и есть и иначе не может быть.

У него был трудный характер. И на редкость неуживчивый. За несколько месяцев своей работы он успел перессориться со многими врачами и сестрам говорил в лицо несусветные дерзости и даже профессору Ладыженскому, благоволившему к нему, выпалил:

— Ваши методы устарели, как и вы сами…

Но Асмик принимала его таким, какой он есть, со всеми его причудами и недостатками. Она любила его.

С самого начала, познакомившись с нею, он посчитал ее уродливой. Так и сказал ей при первой же встрече:

— А вы, голубушка, на личность весьма страхолюдны.

Асмик не смутилась:

— Вы шутите, конечно, или у вас аберрация зрения.

Она сказала это так просто, так уверенно, что он на секунду даже опешил, пристально вглядываясь в ее лицо. Может, и в самом деле ошибся?

Асмик продолжала:

— Моя мать дружила с Сарьяном. Мать у меня тоже была толстая и красивая. А Сарьян говорил: «Женщина должна быть либо подобна терракотовой статуэтке, либо обладать откровенно пышными формами, воспетыми Рубенсом и Малявиным». Считайте, что я принадлежу ко второй категории.

— Постараюсь, — усмехнулся Володя. — Хотя на мой взгляд — вы уродина!

Ей все нравилось в нем — и дергающиеся губы, и мрачные, чуть скошенные к вискам глаза, и постоянно растрепанные волосы.