Людмила Уварова - В каждую субботу, вечером

— Я вызову на консультацию одну знакомую. Она у нас в Ереване большой человек — член бюро секции фокстерьеров. Она мне может многое посоветовать.

— Но ведь это не фокстерьер, — сказала Асмик. — Это явный дворянин.

— Ну и что с того? — удивилась бабушка. — Дворняжки самые понятливые собаки. Недаром их и в космос посылают…

В купе вошел высокий, осанистый старик, держа в руке букет белых, полурасцветших роз.

— Простите, — сказал он, глядя на собаку. — Я, кажется, совсем не туда…

Потом он увидел бабушку, и лицо его сразу просветлело.

— Сергей Арнольдович, — сказала бабушка, — вот не ждала!

— Дорогая Ашхен Ованесовна, — сказал старик, картинным жестом приподняв шляпу, — разрешите вручить вам…

Он протянул ей розы. Бабушкины глаза стали совершенно круглыми.

— Это еще что такое? — густым басом произнесла она, отталкивая от себя цветы.

Сердито обернулась к Асмик:

— Ты, надеюсь, помнишь академика Восковатова? Сергей Арнольдович, моя внучка.

Восковатов низко склонился над рукой Асмик.

— Счастлив за вас, — сказал он проникновенно, — что у вас такая чудесная, необыкновенная бабушка! Если бы вы знали, как она мне помогла в этот свой приезд, если бы вы только знали!

— Я попрошу вас, — строго сказала бабушка.

Он шутливо прижал руки к груди:

— Не буду, каюсь, никогда в жизни!

— А это вы примите, — так же строго сказала бабушка, кивая на цветы. — И никогда больше, слышите, никогда в жизни!

Восковатов улыбнулся:

— Помилуйте!

— Не буду миловать, ни за что, — сказала бабушка. — Вы же знаете, терпеть не могу всякие подарки!

— Но какой же это подарок, это — цветы, розы…

— Подарите их своей жене, она оценит.

На бледное, благообразное лицо Восковатова упала тень.

— У меня нет жены, дорогая Ашхен Ованесовна, она умерла пять лет тому назад.

— Тогда отдайте любимой девушке, — сказала бабушка.

Восковатов посмотрел на Асмик, как бы ища в ней защиту.

— Ну, скажите на милость, любимая девушка? Мне же шестьдесят восьмой минул…

— А, мальчишка, — безапелляционно заключила бабушка.

В дверях купе встала молоденькая, краснощекая проводница.

— Что, ваша собака не кусается? — спросила она.

— Еще чего, — ответила бабушка. — А вы что, собак боитесь?

— Очень, — призналась проводница.

Бабушка подняла кверху палец.

— Бойтесь плохих людей, — наставительно произнесла она. — А собак бояться не следует, ибо четвероногая подлость никогда не догонит двуногую.

— Великолепно сказано, — одобрительно заметил Восковатов.

Проводница оглядела сидевших в купе.

— Какие розы, — восторженно сказала она. — Одна к одной!

— Вам нравятся? — спросила бабушка.

— Еще бы!

— Так возьмите их себе. Сергей Арнольдович, преподнесите девушке розы. Вот кому они подойдут как нельзя лучше!

— Спасибо, — ошеломленно сказала проводница, — большое спасибо. Только зачем вы это мне?

— Сколько еще времени осталось? — спросила бабушка. — Клянусь честью, по-моему, мы сейчас отправляемся.

— Через шесть минут, — испуганно проговорила проводница. — Совсем забыла…

Асмик и Восковатов вышли на перрон, глядя на бабушку, стоявшую у окна. Бабушка громким басом приказывала Восковатову проводить девочку, то бишь Асмик, хотя бы до метро.

Асмик отвернулась, быстро вытерла глаза. В каждом расставании, даже в самом коротком, заключено зерно горечи. Ведь и короткое прощание может обернуться вечной разлукой, и тогда слово, сказанное наспех, и торопливый взгляд, и улыбка уже обретут в памяти иное, глубокое, ничем не изгладимое значение.

И Асмик с жадностью и неистребимой нежностью и любовью к бабушке смотрела на ее лицо, на худые руки, на седые, чуть колеблемые легким ветром коротко стриженные волосы.

— До свидания, бабушка. До свидания, до скорой встречи!

Поезд тронулся. Перебивая стук колес, послышался уже ставший знакомым лай Ленивца. В окне заметался белый платок. Бабушка долго махала им, до тех пор, пока поезд не скрылся вдали.

Асмик обернулась к Восковатову. Старик задумчиво смотрел вслед поезду.

— Странное дело, — сказал он. — Когда-то мне думалось, что она играет в оригиналку и сама втянулась в эту игру и уже не может иначе.

— Она не умеет играть, — несколько высокомерно ответила Асмик.

— Теперь я это тоже понял, — сказал он. — Ведь это поистине великой души человек. Вы даже сами не понимаете, какая душа в этом хрупком теле!

— Понимаю, — ответила Асмик. — Почему вы думаете, что я не могу понять?