Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

— Дай зимнюю шапку, — говорит она ему, мимоходом кивая мне. — И шарф дай, тот, что я связала.

Сергей покорно подает все, что она просит, — шапку-ушанку, шарф, бритвенный прибор, стопочку носовых платков.

Катя захлопывает чемодан и поднимается во весь рост.

— Все! — Она удовлетворенно вздыхает. — Теперь хоть на станцию «Северный полюс — два» поезжай, не замерзнешь.

— А лыжные брюки где? — спрашивает Сергей.

— Там, в самом низу.

— И катушки с иголками?

— Тоже, в боковом кармане.

— Молодец. А рубашки просмотрела, как там пуговицы, все пришиты?

Катя возмущенно глядит на него:

— Ну конечно же, неужели я тебя без пуговиц выпущу?

— Молодец, — повторяет Сергей. — Мне давно уже надо было порядок в своем хозяйстве навести…

Он раскрывает чемодан и начинает вынимать оттуда все то, что Катя так аккуратно и тщательно уложила.

Мы просто каменеем от изумления, а он невозмутимо раскладывает по полкам в шкафу рубашки, носки, полотенца…

— Да ты… что? — запинаясь спрашивает Катя. — Ты вообще-то в своем уме?

— Вполне. — Он оборачивается к ней, обнимает ее за плечи, прижимается лицом к ее щеке. — Никуда я не поеду…

Катя с силой вырывается из его рук.

— Не дури! — Она почти кричит на него. — Вечно ты что-то выдумываешь…

— А ты что, никак ко мне привыкнуть не можешь? — Он смеется, откровенно любуясь ею — розовой и сердитой. — Привыкай, тебе еще долго со мной маяться.

— Сумасшедший! — говорит Катя, губы ее дрожат, а глаза от злости стали совершенно зелеными. — Ты просто законченный сумасшедший!

— Может быть, — смеется Сергей. — Ну и что с того? Сумасшедшие тоже имеют право на любовь. Им даже для этого дополнительную площадь дают.

Он оборачивается ко мне:

— Скажи, Гвоздь, можно разрушать здоровую советскую семью?

— Какую семью? — спрашиваю я.

— Нашу! — Он хватает Катю за руки. — Мы с Катей решили пожениться.

Катя пытается вырваться, но он крепко держит ее.

— Когда это мы решили?!

— Давно уже, очень давно, Катя. Поэтому я остаюсь на правах мужа…

— А как же билет? — спрашиваю я и тут же сознаю, до чего глуп мой вопрос.

— Оставь себе на память…

Он прижимает Катю к себе, и она затихает, пряча лицо на его плече. Он молча кивает мне на прощание.

— Счастливо! — говорю я им и закрываю за собой дверь.

Пароход, покачиваясь, стоит у пристани. Дрожат, то угасая, то разгораясь вновь, отраженные в Волге огни фонарей.

Из крохотных окон кают струится неяркий свет, и на всю пристань звучит с парохода песня «Заправлены в планшеты…»

— Не забывай, — говорит Федор Кузьмич.

В ответ я лишь пожимаю его руку.

Я вхожу на мостки, и он кричит мне, приставив ладони к губам:

— Если хочешь знать, я рад за Сергея. Университет от него не уйдет, покамест перейдет на заочный, а там видно будет…

Почему это люди, прощаясь, лишь в последний момент говорят о самом важном?

Я стою на палубе и кричу Федору Кузьмичу все те слова, которые я так и не успел сказать ему, и не знаю, слышит ли он меня, но мне думается, что слышит, потому что улыбка все шире разливается по его лицу, а глаза так и сияют…

Кто-то бежит с горы к пристани. Это коренастая женщина в синем платье. Вот она остановилась, машет рукой нашему пароходу. Надежда Поликарповна.

Всегда-то ворчит на нас за неточность, за то, что мы приходим не вовремя и опаздываем, когда нас ждут, а сама!

И кажется, я различаю издали синие горохи на ее платке, слышу низкий, почти мужской бас:

— Просто голову от вас от всех потерять можно!

Где-то там, за деревьями городского парка, осталась «Роза ветров», и совсем уже маленькими, неясными становятся фигуры Федора Кузьмича и Надежды Поликарповны. Еще немного, и они окончательно скроются из глаз.

Отчий дом… Я не помню дома, в котором родился, но, если при мне говорят об отчем доме, я вижу нашу старую «Розу ветров» и тех, кто согрел и защитил мое детство, — Федора Кузьмича и Надежду Поликарповну.

Я уезжаю, а они остаются править своей шумной «Розой ветров», в которой живут новые, сменившие нас питомцы, среди них рыжий Кирилл и сироты Алексей с Кешкой…

Пароход все дальше уходит от берега. Шлюзы распахиваются, словно двери, раскрытые в большой мир.

●