Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

Бабушка и головы не повернула.

— И уходи от меня, очень даже хорошо, тоже мне, навязались на мою голову…

А Женя со всех ног побежала на речку к Коле.

— Идем, — сверкая глазами, сказала она. — Мы у нее больше не останемся. Она — ведьма, сквалыга!

Коля изумленно хлопал ресницами.

— Да ты что?

Тогда Женя расплакалась, закричала:

— Домой, уедем домой, сейчас же!

Он лениво пожал плечами, — чего это она выдумала?

А она повернулась и стремглав побежала через лес, на станцию.

«Домой, в Москву, не хочу больше у нее оставаться, ни за что!»

До станции было неполных восемь километров. Она прибежала туда к вечеру.

Поезд на Москву уже ушел, следующий должен был пойти утром.

У Жени не было ни копейки, и все-таки она решила — как бы там ни было, уехать во что бы то ни стало!

Поздно вечером бабушка вместе с Колей прибежала на станцию.

Бабушкино лицо было мокрым от пота, волосы сбились на лбу. Она тяжело и неровно дышала.

— Ну и характерная же ты, — сказала она, увидев Женю. — Вся в отца…

В голосе ее звучала досада и в то же время гордость. Вот какая у нее внучка, характерная, в отца!

Женя и не поглядела на нее. Обернулась к Коле, спросила:

— Едешь со мной?

И он покорно ответил, хотя и был старше ее на четыре года:

— Как хочешь…

Они уехали утренним поездом. Сколько бабушка ни просила, сколько ни билась, Женя не уступила.

Пришлось бабушке самой им билеты купить и так, без вещей, как они были, проводить в вагон.

Она стояла на перроне скучная, вытирая ладонью глаза.

Коля сказал задумчиво:

— Жалко ее.

— А мне ни капельки, — сурово отрезала Женя.

Так с той поры она не была у бабушки и не видела ее. Бабушка писала письма, звала к себе в гости. Женя и слушать не хотела.

Такой она была в детстве, такой и осталась — решительной, резкой, рубить так рубить, сплеча, без оглядки.

«Хорошо это или плохо? — думала Женя. — А, не все ли равно, — решила она, — какая бы я ни была, себя уже не переделать. И не надо».

Снова кажется — перед ней книга, и она листает ее, заглядывает то в середину, то в конец, то прочтет самые первые страницы и опять глядит в середину, будто хочет узнать, что же дальше?

А что узнавать — дальше все понятно, все ясно. Конец счастливый, в этом она уверена.

Когда-то в школе кто-нибудь приносил в класс интересную книгу, и все читали по очереди.

Доходил черед до Жени, и она первым делом спрашивала: «Какой конец?»

Если грустный, ни за что не возьмет читать, какой бы интересной ни была книга.

Так до сих пор не прочла «Муму». Даже двойку однажды получила. Не захотела читать и не стала, и никто ничего не мог с нею поделать.

Сеня Комарский сказал тогда почти восхищенно, потому что в Жене его восхищало все:

— Чудак ты, Жека, порядочный.

— Ну и пусть, — ответила Женя.

Спустя месяц она схватила новую двойку: отказалась писать изложение романа «Анна Каренина».

— Я же его не читала, — просто сказала она.

В самом деле, очень надо! Вчитаешься, привыкнешь видеть эту самую Каренину, как живую, и в то же время заранее знаешь: все ни к чему — и любовь ее, и красота, и дорогие наряды, все равно бросится под поезд…

Зато теперь, в невидимой чужому глазу книге, которую она читает, конец ей заранее известен. Все кончается хорошо. Лучше и быть не может.

Женя натянула одеяло и уютно свернулась калачиком.

А ночью ей приснился Костя. Они шли с ним по какой-то незнакомой улице. Улица была неровной, сплошь заросшей травой. Внизу угадывалась река, и потом, когда они с Костей дошли до угла, им внезапно открылась поблескивающая лента и далеко на горизонте темный, тающий дым.

— Пароход, — сказал Костя.

И вдруг она и оглянуться не успела, как он сбежал вниз и скрылся из виду.

— Костя! — закричала Женя. — Где же ты, Костя!

А он уже был далеко от нее, и она, не видя его, чувствовала, что он там, именно там, где дым от парохода, и слезы хлынули из ее глаз. Она бросилась бежать за ним и бежала до тех пор, пока не выбилась из сил и не упала на землю.

— Костя, — сказала она, — где же ты, Костя?

Так сильно болело сердце, что она проснулась и тут же с радостью ощутила — это сон, только сон, ничего больше.

В купе было темно, очень тихо. Под потолком сиял голубым неверным светом яйцевидный ночник, в такт поезду позвякивала кружка на столике.

Чей-то неясный, как бы приглушенный голос донесся до Жени.

Она прислушалась, поняла: это говорил во сне Владимов, голос его то понижался до шепота, то становился громче, иногда он всхлипывал и скрипел зубами.