Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

Мне подарили эту ночь или, как посмотреть, отняли пропуск.

Абу Хани ушел, предупредив напоследок, что ему нужно будет предоставить отчет обо всем, что я скажу этой ночью.

– Я отвечаю за дисциплину в лагере.

На следующее утро он вернулся на базу Ферраджа. Пожал мне руку. Как он утверждал, ему было известно, что я этой ночью говорил.

Той ночью под навесом, растянутым под деревьями, мы долго не ложились спаль. Каждый фидаин задал мне несколько вопросов, одновременно готовя кофе или чай или свои аргументы.

– Это вы должны со мной говорить. Сказать, например, что такое для вас революция, и что, по-вашему, нужно, чтобы она победила.

Вероятно, ими завладела предутренняя истома, или это было влияние погоды, которая становилась все более хмурой и одурманивала, приводила в беспорядок часовые механизмы памяти, зато давала полную свободу словам. Так в городах, когда вот-вот закроется бар, внезапно особенно четко становится слышен шум игрального автомата, появляется нечто, делающее нас особенно внимательными и проницательными, и хочется продолжить разговор снаружи, потому что бармены уже клюют носом. За полотняной перегородкой слышались крики шакалов. Это место, возможно, из-за нашей усталости, сделалось вневременным и внепространственным, фидаины, наслаждаясь собственным красноречием, все говорили и говорили, а Абу Омар переводил:

– Посколько ФАТХ – это начало революции, а не только войны за освобождение, нам придется прибегнуть к насилию, чтобы избавиться от привилегированных, прежде всего, от Хусейна, от бедуинов и черкесов.

– А как вы это сделаете?

– Нефть принадлежит народам, а не эмирам.

Я очень хорошо запомнил эту фразу, потому что, скорее, простодушный, чем порочный, то ли всерьез, то ли нет, полагал, что это нужно самому бедному народу: беднея все больше, позволять себе роскошь содержать жирных эмиров, они видят не жир, а свежесть зеленого сада; некоторые бедные экономят и даже разоряются ради Рождества, а другие, еще более бедные, радуются, что над ними вырастет жирное растени. Есть народы, которых ночью пожирают клопы, а днем мошки, и они готовы это терпеть, лишь бы жирели стада набожных монархов. Но поскольку мои размышления той ночью были несвоевременными и неуместными, вслух я ничего не произнес. Из наших ртов и ноздрей вырывался дым аравийского табака.

– Нам нужно избавиться от Хусейна, от Америки, англичан, Израиля и от ислама.

– А почему от ислама?

С самого начала, как только мы прибыли сюда, я обратил внимание на его длинную черную бороду, жгучий взгляд, блестящие черные волосы, темную кожу, а еще на то, что этот человек все время молчал. Но сейчас вопрос задал именно он: «Почему от ислама?». Голосом мягким, твердым и таким отчетливым, что казался почти прозрачным:

– Зачем избавляться от ислама? Как? Избавиться от Бога?

Он обращался именно ко мне:

– Ты здесь не просто в арабской стране, не просто в Иордании, на берегу Иордана, ты с фидаинами, значит, ты наш друг. Когда ты пришел – он улыбнулся – ты приехал из Франции, я из Сирии, – когда ты только пришел, ты нам сказал, что не веришь в Бога, но, по-моему, если бы не верил, тебя бы здесь не было.

Он улыбался.

– Я хочу быть хорошим мусульманином. Если ты согласен, мы будем разговаривать вдвоем, при всех. Ты согласен?

– Да.

– Тогда встань и пройди половину пути, а я пройду вторую половину. Мы встретимся и обнимемся. Пусть пребудет с нами дружба по время разговора и после, но главное, перед началом разговора. Год назад меня послали в Китай на три месяца. Вот что мне запомнилось из учения Мао: перед началом разговора нужно доказательство дружбы: два поцелуя в щеки.

Он говорил свободно. Немного смущенный оттого, что завладел разговором, он, тем не менее, не сомневался в своих словах, ведь речь шла о Божественном. Когда мы поднялись, чтобы обняться посреди палатки и вернулись на свои места, наступила полная тишина. Разговор возобновился так: «Все равно нужно будет добывать нефть».

Возможно. Углеводородом займутся эксперты. Но этим утром фидаинам казалось, что вся аравийская нефть помещалась в единственном бездонном колодце, колодце Данаид, подобном полному золотых монет ящику англичан, который никогда не пустел, несмотря на полные карманы, сумки, коробки, мешки, притороченные к седлам лошадей. Сириец Абу Жамаль сказал:

– Если бы Бога не было, то и тебя бы здесь тоже не было. Мир создал бы себя сам, и мир был бы Богом. Мир был бы добрым. Но он не Бог. Мир несовершенен, потому что он не Бог.