Аврора Гитри - Татуированные души

Я отшатываюсь от скорченного тела старухи. Ее голос угасает на этом признании, явившийся из ада кашель разрывает ей грудь, отдается в моей голове, словно погребальный гонг. Я смотрю, как она борется со своим прошлым, и мне кажется, что я вижу ее впервые. Ее изможденное лицо, сожженное слишком горячим солнцем земли, которой я не знаю. Ее запекшиеся губы, покрасневшие от крови, ее вцепившиеся в матрас руки. Моя семья. Моя бабушка. Мое проклятие. Перед моими глазами проходит прошлое. Я вспоминаю, как старуха провожала меня глазами со своего крыльца, как рассказывала сказки, чтобы отвлечь от адских будней. Годы несчастий неожиданно объясняются рассказом, начавшимся как легенда и завершившимся как моя трагедия. Мои глаза заволакивает туманом беспомощной ярости, а старуха продолжает метаться на своем ложе. Я чувствую, как Пхра Джай смотрит то на старуху, то на меня. Я замечаю взгляд бонзы, которого слова умирающей сделали моим дядей.

Гнев охватывает меня при мысли об этой тайне, об этой связи, которую они от меня всегда скрывали. От обиды у меня горит лицо, перехватывает горло, жжет в животе. Я долгие годы жил в соседнем доме, долгие годы она слышала, как ее дочь швыряла меня об стены, как ее внук меня мучил, больше десяти лет я приходил к ней в синяках, и она утешала меня историями и настоями трав, не признаваясь, что все это происходит из-за нее… Все из-за нее. Как бы я хотел возненавидеть ее!

Но я вижу, как гаснут прикрытые веками глаза Нок, как съеживается ее тело от смертельной болезни, и мой гнев растворяется в волне нежности. Напрасно я роюсь в прошлом, напрасно стараюсь найти в воспоминаниях о побоях почву для злобы — у меня ничего не получается. Я лишь смотрю на струйку жизни, ярко-красным ручьем бегущую по щеке.

— Пхон… — шепчет старуха, давясь кровью.

Не раздумывая, я хватаю брошенный на низкий столик кусок тонкой ткани и вытираю ее губы. Этот много раз повторенный жест вызывает у меня теперь новое чувство: я ухаживаю не за соседкой, а за своей бабушкой. Которая обрекла меня на мою беспросветную жизнь.

— Пхон, — стонет она, с трудом нащупывая мою руку. — Я не хотела…

Ее слова переворачивают мне все внутренности. Она цепляется за меня, как за ускользающую жизнь. Тяжелый запах исходит от ее пальцев, вызывая у меня приступ тошноты. Запах туберозы, вестницы ее скорой кончины.

— Я испробовала все, — шепчет она, вращая горящими глазами. — Когда Джай сообщил мне, что она носит тебя, я несколько недель подряд приносила в жертву животных, молилась, пыталась изменить слова заклинания. Я даже снова отправилась к Фья, чтобы попросить ее снять проклятие. Но колдунья умерла вскоре после моего ухода, оставив меня наедине с моими сожалениями. Месяцы шли, и ничего не происходило. Твоя мать по-прежнему жила со своим фарангом, ее беременность протекала нормально. В ожидании надвигающихся несчастий я продала ферму и купила два маленьких домика в городе. Один для себя, другой — для того, чтобы сдавать и жить на эти деньги. Я не могла оставаться в горах после того, что наделала. Я узнала от Джая о твоем рождении и радовалась тому, что ты здоров. Джай уверял меня, что твоя мать счастливо живет с твоим отцом и у вас прекрасная семья. Но я чувствовала, что боги недовольны моими подношениями. Я видела пророческие сны… я видела… я видела тигра… И твое лицо… В маске…

Глаза колдуньи словно хотят выскочить из орбит. Ее губы приоткрываются, на них появляется темная жидкость, которая пачкает ей подбородок. Ее пальцы сжимают мою руку. Пхра Джай встает и склоняется над матерью, чтобы проводить ее в последний путь. Это конец. Ткань уже не может впитать поток крови, в котором тонет язык старухи, который заливает наши сплетенные на ее груди пальцы. Нок уже не кашляет. У нее больше нет на это сил. Она просто истекает кровью, которую она прокляла много лет тому назад. Моя бабушка… моя бабушка покидает меня, едва я успел ее узнать. Я кладу голову на ее мокрую, сотрясаемую мелкой дрожью грудь. Я хочу попытаться еще ненадолго удержать ее душу, убедить ее своим бьющимся в виске сердцем не покидать постаревшее тело, дать мне время услышать до конца пророчество. Колдунья больше не шевелится, не хрипит. Пхра Джай по-прежнему неподвижно склонился над нами. Не поднимая на него глаз, я знаю, что мой дядя плачет, беззвучно, так же, как и я.

Я долго лежал, прижавшись к груди Нок, уткнувшись лицом в обрывки прошлого, которое в конце концов убило ее. Когда я поднял голову и последний раз окинул ее взглядом, я заметил, что она не опустила веки. Ее желтые глаза навсегда остались широко открытыми.