Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Батлер, который был один в своем кабинете. – Оуэн отлучился в соседнюю комнату, – уставился на него из-под кустистых бровей.

– Мне нужны мои деньги, – с раздражением заявил он.

Старинная ирландская ярость внезапно всколыхнулась в груди старика, и он пронзил взглядом этого беззаботного щеголя, похитившего честь его дочери.

– Судя по тому, как обстояли дела сегодня утром, я подумал, что вы захотите вернуть их, – тихо ответил Каупервуд без малейших колебаний. – Как видно, акции лежат на дне.

– Да, они лежит на дне и, думаю, не скоро поднимутся. Я должен получить то, что мне причитается, и немедленно. У меня нет времени.

– Хорошо, – отозвался Каупервуд, чувствующий шаткость своего положения. Старик был в дурном настроении. Присутствие Фрэнка явно раздражало его, и можно было ожидать худшего. Каупервуд все больше понимал, что дело в Эйлин, что Батлер что-то знает или о чем-то догадывается.

Теперь следовало напустить на себя деловой вид и покончить с этим.

– Прошу прощения. Я полагал, что получу отсрочку, но все в порядке. Я могу достать деньги, и скоро вы получите их.

Он повернулся и быстро направился к двери.

Батлер встал. Он рассчитывал, что дело обернется иначе. Ему хотелось разоблачить этого человека или даже ударить его. Он был готов сделать недвусмысленный намек, требующий ответа, или выдвинуть резкое обвинение. Но Каупервуд появился и ушел, такой же любезный и уверенный в себе, как обычно.

Батлер был сбит с толку, разъярен и разочарован. Он распахнул дверь, ведущую в соседнюю комнату, и позвал:

– Оуэн!

– Да, отец.

– Пошли кого-нибудь в контору Каупервуда, пусть заберут деньги.

– Ты решил забрать свой вклад?

– Так и есть.

Оуэн был озадачен сердитым тоном отца. Он гадал, что это может означать, и решил, что с Каупервудом не помешает перекинуться несколькими словами. Вернувшись к своему столу, он набросал записку и вызвал клерка. Батлер подошел к окну и выглянул на улицу. Он был рассержен, ожесточен и преисполнен горечи.

– Собака! – тихо воскликнул он. – Я раздену его до нитки, я разорю его! Клянусь, я отправлю его за решетку! Я покончу с ним, только дай срок!

Он сжал кулаки и стиснул зубы.

– Я ему покажу. Я его уничтожу. Собака, мерзавец!

Еще никогда в жизни он не был в таком бешенстве и не желал мести с большей силой.

Он шагал по кабинету, размышляя, что можно сделать. Нужно допросить Эйлин – вот что он сделает. Если ее слова или выражение ее лица подтвердят его подозрение, он разберется с Каупервудом. Дальше оставалось разобраться с городским казначеем. Его связь с Каупервудом сама по себе не являлась преступлением, но можно преподнести это как преступление.

Он велел клерку передать Оуэну, что ненадолго отлучится по делам, сел в вагон конки и доехал до дома, где обнаружил, что старшая дочь готовится к выходу. На ней было алое бархатное платье, отделанное узкой позолоченной тесьмой, и алый тюрбан без полей, расшитый золотыми нитями, изящные ботинки из золотистой лайки и длинные перчатки из бледно-сиреневой замши. Ее уши были украшены одним из последних увлечений – длинными гагатовыми сережками. Увидев ее, пожилой ирландец осознал – вероятно, с большей ясностью, чем когда-либо раньше, – что вырастил птицу с редкостным оперением.

– Куда ты собралась, дочь? – спросил он, безуспешно пытаясь скрыть свой страх, расстройство и нарастающий гнев.

– В библиотеку, – непринужденно ответила она, но вдруг поняла, что с отцом происходит что-то неладное. Его лицо было слишком отяжелевшим и серым. Он выглядел усталым и мрачным.

– Поднимись на минуту в мой кабинет, – сказал он. – Хочу перемолвиться с тобой перед уходом.

Эйлин испытывала смешение любопытства, изумления и тревоги. Желание отца поговорить с ней в его кабинете было необычным, а его настроение говорило, что ее ожидает что-то неприятное. Как любая женщина, которая нарушает общепринятую мораль, Эйлин остро сознавала губительные последствия, к которым могло привести ее разоблачение. Она часто думала, как бы поступили ее родные, если бы узнали, чем она занимается, но так и не смогла прийти к определенному выводу. Ее отец был чрезвычайно решительным человеком, но она ни разу не видела, чтобы он проявлял жестокость или равнодушие к кому-либо из домашних, и особенно к ней. Казалось, он любит ее больше других и ничто не может отвратить его от этой любви, но теперь она была не слишком уверена.

Батлер шел впереди, тяжело ступая по лестнице. Эйлин, следовавшая за ним, на ходу посмотрелась в высокое трюмо, стоявшее в коридоре. Она сразу же оценила всю пленительность своего облика и неуверенность в ближайшем будущем. Чего хотел отец? Волнуясь, она заметно побледнела.