Лев Мечников - Записки гарибальдийца

Разогнав и переловив конвой, зуавы стали ловить разбежавшийся скот, обшаривать пастухов, у которых находили большие суммы денег и бумаги.

Бижасон, окончив ратоборство, чутьем нашел фуру с винами, вытащил оттуда бочонок с фалернским, пробуравил его штыком и принялся переливать содержимое в свою глотку.

– Да оставь же мне хоть каплю, – просил его мальчик, – ты уже весь коньяк из моей фляжки выпил.

– Ты слишком еще молод пьянствовать, – говорил наставник, нехотя отрывая губы от бочонка, – знай, что ничто так не безобразит человека, как пьянство: оно делает диким зверем, а в солдате это преступление.

– Да брось же, бессовестный. Другие работают, а ты пьешь. Смотри, что товарищи скажут.

Это подействовало на зуава; он бросил бочонок и побежал помогать своим. Забрав пленных и гоня перед собою стадо, мирно возвращались они домой. Ленивые и постарше уселись на фуры. Молодые весело бежали.

Бижасон читал окружавшим какую-то новую теорию права войны, по которому вся добыча, за исключением части, следовавшей капитану, должна быть разделена между солдатами, пропорционально их возрасту и заслугам. Он сильно заботился об участи своего питомца, бежавшего как козленок, припрыгивая и играя, возле угрюмо шествовавших быков.

Облака стали сгущаться на западе, восток побелел; в воздухе похолодало. Темные оливки и плакучие ивы определеннее стали вырисовываться на посветлевшем фоне и среди них, как привидение, выдвинулась белая стена кашины della Paglia.

Очень часто случается, что ошибку замечают и поправляют уже тогда, когда миновала опасность. Так было и здесь. Левый фланг наш уже доходил до самого моря, и неприятель очень удобно мог обойти нас, заняв Аверсу, где, как я уже сказал, не было даже пикета. Почему неприятель не воспользовался этой оплошностью во время сражения при Вольтурно – решить трудно; после же, Аверса не представляла никакой важности; несмотря на то, Мильбиц, заметивши ошибку в день битвы, решился исправить ее немедленно.

Людей у нас было слишком мало, и протянуть дальше линию было нельзя, не ослабив значительно центра, а потому в Аверсу быль послан конный патруль из венгерских гусар. Изъездив вдоль и поперек все окрестности, истомив лошадей и уставши сами, храбрые мадьяры разместились в стоявшей на конце города остерии и принялись запивать кислым асприно [136] Легкое вино, которым славится Аверса. – Прим. авт. тревоги дня и вспоминать родной сливовец. Было поздно. В душной комнате сидели они на бочках и на соломе, громко разговаривали – венгерцы не умеют говорить тихо – и любезностью своей, светло-голубыми глазами и количеством выпитого вина, умели вполне приобрести благорасположение дородной хозяйки и молодой вертлявой прислужницы.

– Аccelenza [137] Ваше превосходительство (правильно: Еccellenza – автор, вероятно, сохраняет местное произношение). , – говорила она дюжему капралу, – так вы из далеких стран пришли сюда, чтобы с нашим Галубардой нас глупых защищать. Это хорошо, это очень хорошо с вашей стороны и я вам сказать не могу, как я вам за это благодарна.

– Ну пей: Viva Garibaldi! Viva Ungheria! [138] Да здравствует Венгрия! – говорил капрал ломаным языком.

Хозяйка пила не смущаясь и умильно поглядывала из-под длинных ресниц.

– Ну скажите мне, также ли хорошо в вашей земле, как и у нас? Так ли там тепло как у нас? Есть ли у вас апельсины такие, как эти вот, и вино хорошо ли?

Венгерец, почти не говорившей по-итальянски, очень бойко объяснялся с хозяйкой и даже сумел сказать ей несколько комплиментов. Он никак не соглашался, чтобы в Неаполе что-нибудь было лучше, нежели в Венгрии, а хозяйка хотела во что бы то ни стало очаровать его красотами своей родины. Дело очень скоро дошло до тарантеллы. Она взяла старый бубен и со всевозможною грацией и увлечением пустилась прельщать подгулявших гусар своею народной пляскою.

Вдруг дверь отворилась с шумом, и испуганная служанка вбежала в комнату, неистово крича: « Reggi, Reggi! »

Почти следом за ней вошел гигантского роста вахмистр в белом плаще и бурбонской уланской шапке с саблей наголо. За ним вошли толпою нисколько улан.

– In nome di Francesco II arrendetevi! (сдайтесь во имя короля), – сказал он басом, но тут же сшибленный с ног роландовским ударом сабли, повалился с размозженной головой. Венгерцы бросились к дверям. Уланы по обыкновению – к лошадям. Схватка началась не на шутку, но продолжалась недолго.