Лев Мечников - Записки гарибальдийца

Очевидно, целью их было, во что бы то ни стало, прорвать нашу линию в каком-нибудь пункте, и затем, зайдя нам в тыл, отрезать от главной квартиры, одним словом, покончить всё дело разом.

Оставив железную дорогу, я отправился назад по направлению к арке. Местность целыми рядами была усеяна трупами убитых, наших и неприятелей. Местные жители, как вороны, бросались на тела, поканчивая стилетами тех, которые не совсем были убиты. Проезжая, я спугнул несколько таких стад. Впереди чернел полусгоревший дом. В начале утра, туда снесли наших раненых.

Королевские войска, после яростного сопротивления, прогнали оттуда наших стрелков и зажгли дом. Когда, через несколько времени потом, батальон тосканцев занял опять эту позицию, они нашли всех раненых перебитыми варварским образом. Старуха, хозяйка дома, лежала с пробитою головой, а нижняя часть ее тела была обращена в уголь. Та же участь постигла тех из раненых, которые лежали на соломе. Бывший при них доктор пропал без вести!

Признаюсь, не без внутреннего трепета проскакал я мимо этой виллы, но не лучшее ждало меня и впереди. Несколько человек стрелков были рассыпаны между деревьями с обеих сторон. Пули вновь жужжали как мухи, и я верхом и в белом плаще служил превосходной мишенью. К счастью, в стороне шла довольно глубокая межа, вдоль которой тянулась стена из ив и акации. Я своротил туда и, пришпорив лошадь, поскакал что было духу. Жажда меня мучила, голова кружилась от быстрого бега лошади; уцепившись за гриву рукой, я шпорами и голосом подгонял своего утомленного буцефала.

Перед аркою был жестокий рукопашный бой. Через каждые четверть часа сшибались новые колонны, но королевские войска не выдерживали бешеного напора волонтеров. В беспорядке бежали рота за ротой, но постоянно новые являлись им на смену. Наши же не имели ни минуты отдыха, и если мужество их не слабело, то силы страшно истощались этой упорной борьбой на жаре в 30 градусов.

Трудно было рассчитывать на успех.

Во время моего отсутствия успели уставить отбитую утром пушку, но так как зарядов оставалось мало, то батарея вынуждена была действовать очень слабо.

Тосканцы Маленкини и сицилианский батальон Томази действовали с особенным усердием. После стычки, длившейся несколько часов, они возвращались перевести дух и потом вновь шли в дело.

В ту самую минуту, когда я подъезжал к батарее, там случился один из тех кризисов, которыми часто решается судьба сражений. На этот раз он был не в нашу пользу. Истощенные жаждой и усталостью, две роты, удерживавшие натиск кавалерии, пошатнулись и в беспорядке побежали. Уже слышался топот, крик и бряцанье, уже ясно можно было различить усастые рожи драгун королевы, которые летели на нас и гнали по пятам убегавших. Минута, и всё бы пропало.

«Гарибальди, Гарибальди!» И калатафимский герой [112] Калатафими – селение, близ которого произошла первая победоносная битва Гарибальди (15 мая 1860 г.) после высадки на Сицилии. словно с неба свалился в это мгновение. Присутствие любимого вождя вдохновило всех.

« Alla baionnetta! [113] В штыки! Viva l’Italia! » и всё, что могло еще стоять на ногах, выбежало из батареи, несмотря на град пуль, ни на ядра, свиставшие и рассекавшие воздух по всем направлениям. Мильбиц, раненый в ногу осколком гранаты, прихрамывая, ходил между рядами. Гарибальди, как заколдованный, был спокоен и невредим среди всеобщего движения. Вдруг меня осыпало искрами и песком; будто миллионы булавок вонзились в тело, потемнело в глазах, и я грянулся оземь.

Я очнулся в фургоне. Мною овладело какое-то летаргическое состояние; я не мог ни пошевелиться, ни издать звука, а вместе с тем видел и понимал всё, и окружавшая меня адская сцена с такой болезненной ясностью врезалась в мою память, что вряд ли когда-нибудь позабуду ее. Стоны и пронзительные крики, дребезжание колес и гул отдаленной перестрелки, я слышал и различал всё. Прямо против меня лежала какая-то уродливая масса, в которой трудно было узнать человеческую фигуру; лицо было черное как уголь, ни бровей, ни усов, ни волос на голове; всё вспухло и черты слились в безобразный нарыв. Вид его возмущал во мне все внутренности, и я не мог повернуться, не мог отвернуть голову. На полу фургона сидел кто-то с опущенной на грудь головой, так что лица его мне не было видно; в волосах запеклась кровь, и кисти его измученных рук с оборванными ногтями и пальцами лежали на голой обнаженной груди; и я чувствовал, как из них по каплям сочилась горячая кровь. Сам я не чувствовал никакой физической боли, но мной овладело полное изнеможение, притупление всех сил, право, стоившее всякой боли.