Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Мы, богатые классы, не вдумываемся в психологию нищеты, а она ужасна. Как ни старается г. Горький осветить бенгальскими огнями своих пролетариев, но при солнечном свете, в тех случаях, когда автору не изменяет талант, они отвратительны. Отвратительные не «коричневою рванью» своей грязной одежды, а такою же грязною рванью души, души вовсе не свободной, не гордой, не поэтической, а жалкой по своему рабству и справедливому презрению к себе. Глубочайшая ошибка думать, что эти растленные нищие в состоянии поддержать великие принципы общественности. Совсем напротив. Истинная свобода, солидарность, чувство законности, гений создаются лишь в обществе зажиточном, которому есть что терять, у которого есть определенная надежда на счастье. Здоровый гражданский быт сложился в древности при развитии общин и равномерном накоплении достатка в земледельческом классе. Как только вследствие войн пошло расслаиванье народа на патрициев и плебеев, на богачей и пролетариев, тотчас начала падать и народная свобода. Самая великая государственность, какую помнит мир, выродилась в ужасы Тиверия и Нерона.

Мы делаем очень часто грубую ошибку, смешивая народ и чернь. Это два совсем разных понятия. Когда народ делается чернью сплошь или в слишком заметной части, наступает смерть нации. Суровые герои Гомера или первых веков Рима были не чернь, хотя и были землепашцы. Наши предки вечевой эпохи были не чернь. Подобно германским варварам, описанным у Тацита, подобно бедуинам и колонистам всех веков, древние славяне были сплошь аристократией в смысле материальной независимости, свободы, гордого представления о чести и достоинстве. Древние славяне имели рабов, но сами рабами не были. Племя сильное, воинственное, они подчинили себе какие-то темные, оскудевшие народности, каких-то нам неведомых пролетариев, но сами отстаивали как святыню свою свободу. Но уже на заре нашей писаной истории русское славянство «засмердело»: появился класс «смердов», людей черных, худших, безропотно подчинявшихся и своим и чужим насильникам. Как образовался этот засмердевший класс? Я думаю, просто вследствие материального обеднения народных слоев. При беспрерывных нашествиях вконец ограбленные люди падали и духовно. Лишенные опоры в достатке, они делались пролетариями, т. е. людьми беспомощными, трусливыми, апатичными. Перерождением славян русских в чернь объясняется непостижимо быстрое завоевание тогдашней России татарами. Потом народ оправился немного, и опять, несмотря на московское крутое собирание, несмотря на крепостное право, во многих местах народ снова принял облик аристократический. Не все сплошь, но многие породы в народе снова выбились из черни, и именно ими, этими коренными, трезвыми, сильными крестьянскими хозяйствами (вспомните «Хоря» у Тургенева) и держалась Русь до сего времени. Все, кто живал в деревне, видывали хорошие крестьянские дворы, мужиков богатырского склада, независимых, гордых, как кровные князья. Это не пролетарии, а сами они отнюдь не равняют себя с чернью. В осатанелой экономической свалке этот могучий тип чаще всего вырабатывается теперь в хищника, в мироеда и кулака, но это вовсе не естественный удел для них самих. В крестьянстве не столь нищем эти же мироеды были бы только лучшими из мужиков, самыми работоспособными, самыми неутомимыми, предприимчивыми, производительными. Теперь же, при упадке народном – они одержимы общей паникой и душат более слабых. Так в живом теле, пока все клетки одинаково жизнестойки, все они поддерживают и друг друга, и общее их царство – организм. Но когда ткани начинают дряхлеть, то отдельные в них сильные клетки начинают разрастаться за счет окружающих и образуется ужасная болезнь – рак. Пролетариат – это гниение народное, гниение не быта только, но самой расы, вырождение тела и души. Какого вы хотите милосердия от пролетария? Милосердие – продукт слишком дорогой и нежный, это свойство души аристократическое и может быть воспитано лишь долговременною культурою. Бедность не порок, потому что она есть известный достаток, но нищета действительно порок и завершение всех пороков. С нищетою в народе необходимо бороться с величайшим напряжением, бороться не как лишь с физическим ужасом, но и нравственным. Это все равно, как если бы народ сплошь начал впадать в помешательство: пришлось бы ведь серьезно подумать об этом. Но ведь и порок – какой бы он ни был – есть скрытое помешательство, и народ, опустившийся до нищеты, обнаруживает несомненно, что основы духа его серьезно поколеблены.