Элизабет Арним - Колдовской апрель

В первый день третьей недели Роуз написала Фредерику.

Опасаясь снова впасть в смятение и не отправить письмо, она отдала его Доменико и попросила отнести на почту – если б она не написала сейчас, времени для этого уже не осталось бы. Половина месяца в Сан-Сальваторе прошла. Если Фредерик отправится сразу же, как получит письмо, что, конечно, вряд ли возможно – надо собраться, взять паспорт, да и к тому же он наверняка торопиться не будет, – то и тогда он пробудет здесь не больше пяти дней.

Сделав то, что сделала, Роуз тут же пожалела. Он не приедет. И даже не побеспокоится ответить. А если и ответит, то приведет какую-нибудь отговорку, почему не может приехать, что-нибудь насчет ужасной занятости, и добьется она своим письмом только того, что будет чувствовать себя еще более несчастной, чем прежде.

Что только творит с людьми праздность! Разве воскрешение Фредерика, ну, или попытка его воскресить не была ничем иным, как результатом безделья? Лучше бы она никогда не отправлялась на отдых. К чему ей отдых? Ее спасение в работе, работа – вот что защищает, вот что помогает хранить верность ценностям. Дома, в Хампстеде, она была постоянно чем-то занята, чем и преодолевала тоску по Фредерику, в последнее время думая о нем с тихой грустью, как думают о давно почившем в бозе любимом, но праздное пребывание здесь, в этом прекрасном и тихом месте, отбросило ее назад, в то ужасное состояние, из которого она с такими усилиями выбралась несколько лет назад. Даже если Фредерик и приедет, она тут же ему наскучит. Разве не осенило ее вскоре после приезда в Сан-Сальваторе, что он отстранился от нее именно потому, что ему с ней скучно? И с чего теперь ей вдруг почудилось, будто после такого долгого отчуждения она вдруг его заинтересует? Она же предстанет перед ним косноязычной дурочкой. Как это ужасно, умолять: «Подожди немного… Пожалуйста, не раздражайся… Я думаю, что, может, перестану быть такой скучной…»

Роуз уже тысячу раз пожалела, что не оставила Фредерика в покое. Лотти, которая каждый вечер спрашивала, не отослала ли она письмо, услыхав наконец утвердительный ответ, вскрикнула от восторга, обняла ее и с энтузиазмом заявила: «Ну вот, теперь мы будем всецело счастливы!»

Но Роуз отнюдь не была в этом уверена, и выражение ее лица становилось все более задумчивым и печальным.

Мистер Уилкинс, решив выяснить, в чем дело, надевал панаму и прогуливался, время от времени как бы случайно на нее натыкаясь.

– Вот уж не знал, – сказал он, встретив ее в первый раз и галантно приподняв панаму, – что вам тоже нравится это место.

И присел рядом.

После ланча она перебралась в другое место, но не прошло и получаса, как из-за угла, помахивая тросточкой, показался мистер Уилкинс.

– Нам просто суждено встречаться в наших скитаниях, – сказал мистер Уилкинс с милой улыбкой. И присел рядом.

Мистер Уилкинс был очень добр, и она понимала, что в Хампстеде составила о нем неверное представление, и он был настоящим мужчиной, созревшим, словно фрукт, под благотворным солнцем Сан-Сальваторе, – но Роуз хотела быть в одиночестве. И все же она была благодарна ему как доказательству того, что хотя она и казалась скучной Фредерику, все же находился тот, кто ее скучной не считал, потому что иначе не сидел и не болтал бы с ней при каждом удобном случае, пока не наступало время идти в дом. Говоря по правде, ей было скучно с ним, но это было вовсе не так ужасно, как если бы она была скучна ему. В ней, как это ни печально, проснулось тщеславие. Теперь, когда Роуз не могла молиться, в ней пробудились все слабости – тщеславие, чувствительность, раздражительность, неуживчивость, – чуждые, незнакомые дьяволы, которые обычно овладевают пустыми душами. Она никогда в жизни не была тщеславной, раздражительной, неуживчивой. Неужели у Сан-Сальваторе может быть обратный эффект, и его солнце, поспособствовавшее тому, что мистер Уилкинс весь налился сладостью, наполнило ее горечью?

На следующее утро, чтобы уж точно побыть в одиночестве, она, пока мистер Уилкинс после завтрака со всей приятностью обхаживал миссис Фишер, спустилась к скалам у самой воды, где они с Лотти сидели в первый день. Фредерик уже должен был получить письмо. И сегодня, если он поступит, как мистер Уилкинс, она может получить от него телеграмму.

Она попыталась посмеяться над своей абсурдной надеждой. И все же… Если мистер Уилкинс послал телеграмму, то почему этого не может сделать Фредерик? Чары Сан-Сальваторе, казалось, проникали и через почтовую бумагу. Лотти о телеграмме и не мечтала, но когда она пришла на ланч, телеграмма уже ожидала ее. Какое бы это было чудо, если б она, вернувшись к ланчу, обнаружила, что и ее ждет телеграмма…