Юрий Чернов - Земля и звезды - Повесть о Павле Штернберге

Прорвались мы через Иверские ворота, пробились к Московскому Совету. Сколько полегло — не скажу, не считала, не до этого было.

Предрассветная темень была густа, как смола. Грузовик оголтело прыгал по булыжникам. Кузов громыхал и трясся. В кабине жалобно скрипели пружины сидений.

Иногда, на мгновение, шофер зажигал фары. Сноп света, пугливо шмыгнув по мостовой, вырывал из мрака мокрые камни, бордюр тротуара, поспешно гас. Становилось еще темнее. Было непонятно, как угадывает шофер русло неширокой улицы.

Впереди предупредительно замигали фонарики. Двое с винтовками вышли на мостовую. Патруль.

Шофер резко сбавил скорость, словно останавливаясь, и метрах в пяти — семи от патруля полоснул по юнкерам светом, ослепил их фарами. Кажется, они успели шарахнуться в стороны, потому что автомобиль, грохоча, пронесся, никого не задев. Запоздалые выстрелы пробуравили плотную темень.

Скорость росла. В разбитое окно ударял ветер, холодил, будоражил.

«Прорвемся», — шевельнулась надежда — и, на беду, не вовремя. Грузовик отчаянно тряхнуло, мотор хрипло заурчал и заглох.

— Врешь! — неизвестно кому бросил шофер, выскочил из кабины во мрак, два или три раза крутнул ручкой, и мотор застучал снова.

Оставалось последнее серьезное препятствие — мост. Если проезд перекрыт баррикадами, придется поворачивать назад. Если нет…

Все было продумано. Хотя известно, на всякий случай соломку не подстелешь.

Река вынырнула внезапно, обозначенная стволами голых деревьев. Блекло-желтый фонарь горел в тусклом одиночестве. Перед мостом выгнулся шлагбаум.

К часовому из полосатой, как зебра, будки вышло несколько юнкеров, встревоженных близким грохотом машины.

Рука легла на рукоятку маузера. До моста — двадцать, от силы тридцать метров. Считанные секунды.

Шофер обманно притормозил, сбросил скорость, и вдруг с яростным треском лопнула граната. У ног часового взметнулся рыжий огонь.

— Глаза! — закричал шофер.

Мотор взревел от напряжения, грузовик бросился на шлагбаум. Осколки ветрового стекла зазвенели, мост загудел под колесами, кузов заходил ходуном.

Вдогонку грянули выстрелы, но звук их был услышан уже за мостом, когда рука отпустила рукоятку маузера, ставшую теплой и влажной.

Шофер, опьяненный скоростью, ветром, опасностью, казался одержимым. Он вцепился в баранку, слился с нею и расслабился лишь возле трехэтажного дома с часовыми у подъезда и светом в окнах.

Тормоза заскрипели:

— Прибыли!

Штернберг выпрыгнул из кабины. Под ногами захрустели осколки стекла.

— Все живы? — окликнул он лежавших на дне кузова.

Сначала показалась голова двинца без папахи, потом он увидел Софью Войкову и еще одного солдата.

Оглушенные тряской и грохотом, они, наверное, не расслышали или не поняли вопроса, неуклюже вылезали из грузовика, откинули борт и осторожно опустили на землю третьего. Он был мертв.

Павел Карлович обнажил голову, склонился над двинцем. Продырявленная на груди шинель, растекшееся пятно крови.

Штернберг распрямился и пошел к двери.

Ресторан Полякова, куда перебрался Замоскворецкий военно-революционный комитет из кооперативной столовой, еще не утратил до конца примет ресторации. На внутренней, стеклянной двери бросалась в глаза надпись: «Милости просим! Дешево и вкусно!» В зале многочисленные столики были сдвинуты к стене. На полу сидели и лежали рабочие, красногвардейцы.

Через зал тянулся незакрепленный провод полевого телефона.

«Винтовок маловато», — отметил про себя Штернберг.

Он с минуту рассматривал оружие, прислоненное к стене. Преобладали берданки, винчестеры. Один красногвардеец, даже заснув, не расставался с винтовкой, плотно прижал ее к себе.

У железного бачка с кипятком толковали между собой четверо рабочих, отхлебывая небольшими глотками кипяток из железных кружек. Перехватив взгляд Штернберга, один из них пригласил его:

— Прошу к нашему шалашу. Чаек дымком заварен и сахар вприглядку…

В Военно-революционном комитете никто не спал.

— Если Магомет не идет к горе… — приветствовал Павла Карловича Владимир Файдыш. Рука его лежала на вертушке телефона. — Связаться с вами невозможно.

— Отныне я ваш, — объявил Штернберг. — Добрая половина работников из центра выехала в районы. А связь…

Он махнул рукой в сторону окна, словно можно было из этой комнаты показать виновников поврежденной связи.

— Телефонную станцию захватили юнкера. Моссовет отключен.