Юрий Чернов - Земля и звезды - Повесть о Павле Штернберге

Миновала ночь. Утром на фабрику Шмита подалась. Разыскала Николаева.

— Откуда сама? — спрашивает Михаил Степанович.

— С Марьинских фельдшерских курсов.

— Хорошо, — говорит, — вовремя. Где драка, там и кровь. Идем на Малую Грузинскую брать участок. Не боишься?

— Не знаю.

— Привыкнешь! Пошли, ребята!

С ним человек пятнадцать. Маузеры, винчестеры под пальто спрятаны. Михаил Степанович — начальник шмитовской дружины, лихой командир, из-под шапки кольцами волосы выбиваются, тонкие усы кверху закручены.

Двигались не гуськом и не строем, рассыпались по обеим сторонам улицы тройками, пятерками. По свистку Николаева осадили участок — кто к окнам бросился, кто к дверям. Городовой у входа сам шашку отстегнул:

— Берите, берите, господа!

Руки трясутся. Наслышался, наверное, как дружинники городовых на улицах снимали: отдашь оружие — целехонький уйдешь.

Начальство тоже не сопротивлялось. И пристав, и околоточный револьверы отдали, шашки отдали. Пристав и кошелек на стол выложил: только, мол, не убивайте.

— А это возьми назад! — Николаев ткнул маузером в кошелек. — Без службы останешься — пригодится.

Как-то быстро все получилось и без выстрелов. Наши, видно, такого легкого исхода не ожидали. Стали бумаги, протоколы из столов, из шкафов выгребать — и в печку.

Я в сторонке стояла и наблюдала. Уж очень мне околоточный не понравился. Вытянулся, руки по швам, а глазки хищные, кошачьи, зеленые. То на одного глянет, то на другого; вижу, запоминает и смотрит так, как удав на кролика, и слюну глотает, нервничает, кадык ходит. Как заноза застрял у меня в памяти. Чуяло мое сердце: зря его, хищного, отпустили.

На обратном пути наперерез нам казаки выехали. Из-под косматых папах глядят, сигнал подали: «Разойдись!» А у наших свой сигнал. Раз — и залегли за тумбы, попрыгали в провалы подвальных окон, за выступами стен притаились.

Казаки не заставили себя ждать: защелкали пули по стенам. Горнист заиграл, кони заплясали. Ну, думаю, изрубят нас в куски, ахнуть не успеем.

Тут дружинники огонь открыли. Знаете, здорово эти маузеры бьют. Как грохнут — в ушах отдается. После мне рассказали, что маузеры для рабочих сам Шмит закупал, что это не какие-нибудь смит-вессоны или бульдожки — это оружие серьезное. И стреляли шмитовцы метко.

И представьте, не стали нагаечники судьбу испытывать, повернули коней. Из окон на них табуретки, ведра полетели, кто-то фикус в горшке сбросил.

На том и кончился бой.

Остальные дни я в перевязочной работала. На фабрике Шмита одну из контор приспособили. Хорошо, опытный фельдшер попался: я, сами знаете, медичка зеленая. Навыки, конечно, есть, а начнет раненый кричать, зубами скрипеть — у самой дух заходится.

Фельдшер наставлял меня:

— Ты не больным, а раной занимайся. Пусть покричит, ему легче будет.

Когда-то я про Дарью Севастопольскую читала, про первых сестер милосердия, ходивших на бастионы. Читала, и сердце от восхищения замирало! Вот женщины были! Под обстрелом перевязывали; от бомб здание содрогалось — они от операционного стола Не отходили.

Читать — одно, самой пережить — другое. Пережила, как видите, втянулась. Человек ко всему привыкает. И я стала привыкать. Правда, от запаха крови мутило немного. Почувствую, что мутит, выбегаю на минутку свежим воздухом подышать. Раз выбежала — слышу стопы, несут на носилках кого-то, лоб, лицо — в бинтах. Увидела волосы льняные — все оборвалось во мне: Костя!

Обозналась я. Похож, да не он. Но с той поры предчувствие беды не покидало меня: где он?

Пока работаю, некогда думать. А прилягу отдохнуть — лезут в голову всякие мысли, одна другой мрачнее. К тому времени вообще обстановка ухудшилась. Поползли слухи, что в других районах Москвы восстание подавлено. Я говорю «слухи», потому что налаженной связи между районами не было. Каждый действовал самостоятельно, каждый сам себе голова.

Слухи подтвердились: стали к нам прибывать дружинники с Тверской, с Палихи, с Миусской. Словом, остались мы одни — Пресня.

Забежал в перевязочную Николаев. Усы, как всегда, закручены, пальто распахнуто, косоворотка видна. Скомкал в руке шапку, оглядел нас быстро:

— Раненых — и легких, и тяжелых — всех вывезти. Завтра, наверное, жарко будет.

— Почему «жарко»? — спросил фельдшер.

— Гости из Петербурга прибыли. Каратели, — Николаев шагнул к двери и, надевая шапку, добавил: — Сегодня, кажется, пятница, а по субботам баня…

Вечером мы прочитали воззвание штаба пресненских дружин: «Мы начали, мы кончаем…»