Александр Аннин - Бабушка [журнальный вариант]

Грузно переваливаясь на передних лапах и вихляя толстым задом с рыжими подпалинами, Крыс ковылял неспешно, плюхался низким брюхом о половики в лучах солнечного света. Под его лоснящейся рыжевато-серой шкурой перекатывались волны подкожного жира, складчатая холка топорщилась толстыми короткими волосками щетины. Бесцветный, полупрозрачный хвост, подрагивая, волочился за этим жутким чудовищем.

Крыс наискось пересекал пространство сеней, направляясь к темному прогалу под чуланной дверью. Он нисколечко не боялся меня, он меня знать не желал и «за дело не считал».

И он не утерпел, он должен был обязательно показать мне, насколько я ничтожен, жалок и труслив по сравнению с ним. Не доковыляв до зияющей черной полосы проема под дверью, Крыс оглянулся на меня и по-поросячьи хрюкнул дважды, не хрюкнул даже, а всхрапнул, втягивая воздух ноздрями: «Хр, хр!» — и оскалил загнутые зубы.

Это был огромный, потрясающий и колоссальный Крыс!

Его широченный зад с белой проплешиной уже готов был скрыться в утробе чулана, как я, не соображая, что делаю, схватил большой молоток, стоявший под лестницей на чердак, — бабушка называла этот молоток кувалдочкой, — и что есть мочи швырнул его вослед наглому Крысу. Судорожно швырнул, и кувалдочка, нелепо сорвавшись с руки, улетела в сторону керогаза, с грохотом опрокинула пустую кастрюлю.

Крыс поднырнул под дверь чулана.

Мне не терпелось рассказать бабушке про встречу с Крысом, но я сдерживал себя, припасая эту главную новость «на потом».

— Ну, Саша, садись к столу, разговляться будем, — сказала бабушка, придя из церкви.

Она, как и вчера, была в парадной жакетке, а платок с красными цветами она, сев за стол, не сняла.

Это диковинное слово — «разговляться» — звучало странно и как-то не к месту, как «гавот» из песни «Хоть поверьте, хоть проверьте…». Мне тогда послышалась в нем другая буква вместо «л», тоже звонкая… Вот через эту букву я и повторил новое для меня словечко.

— Нельзя так говорить, лучше молчи, не озоруй, — строго нахмурилась бабушка, но через минуту опять подобрела. — Сегодня, Саша, я на тебя ругаться не буду, нельзя, грех.

— А завтра — не грех? — спросил я.

— Когда за дело, то не грех, — сказала бабушка.

Значит, завтра она опять будет ругать меня за все на свете. И я, словно катерму лотошную непобедимую, выигрышную, выложил свою новость: я только что видел Крыса в упор!

Бабушка слушала, изредка вставляя «надо же», «господи помилуй», она даже перекрестилась разок.

— Такую большую стерву кувалдочкой не убьешь, да и не попасть в него, увернется, — говорила бабушка. — А мохнатый мешочек сзади под хвостом ты у него видел?

Я никакого мешочка не заметил, но кивнул: да, мол, видел.

— Значит, это точно он и есть, Крыс, — вынесла бабушка свой приговор. — Злющий очень, потому что пары у него нет. И слава богу, что нет.

А вечером я стал свидетелем разговора, от которого у меня дух захватило.

Бабушка в честь Пасхи выставила вторые рамы и впервые за долгое-долгое время распахнула окна в передней — проветрить комнату после бесконечной зимы. Я сидел у растворенного окошка, а под ним на тропинке стояла бабушка и договаривалась о чем-то с дядей Сережей.

— Сереж, может, я тебе на пиво дам, и хватит с тебя, а? — ныла бабушка.

Дядя Сережа, отворотив голову куда-то в сторону, как его кот Дымок, цедил пренебрежительно:

— Пивом, ты ведь знаешь, баб Оль, Китай (п)опу полоскает.

Эту поговорку я слышал не в первый раз, но тогда не задумывался над ее смыслом. Разгадал его лишь много лет спустя. Речь идет конечно же не о стране под названием Китай, а о московском Китай-городе, где в минувшие века обитали купцы. И поговорка о пиве как о средстве для помывки наиболее загрязненных частей тела подчеркивала богатство и мотовство китайгородских купчишек.

— Ну тогда, может, хоть четвертинку, а? Уж по-соседски мог бы скостить… Куда тебе целую поллитру, Сережа?

— «Куда», «куда»! На кудыкину гору, а на закусь — помидору, — отвечал дядя Сережа и начинал с ленцой чесать ногой об ногу. — Надумаешь — я дома буду, приходи. Только трешку мне твою не надо, ты мне сразу поллитру давай, и чтоб Светка видела, что это не я купил, а ты мне магарыч поднесла.

Бабушка вздыхала, не будучи в силах вот так легко и быстро расстаться с тремя рублями из своей самой маленькой во всей округе пенсии.

— Ну вот скажи, Санька, ну как ему не совестно? Ведь соседи, сколько трусов я ему сшила.