Дороти Паркер - Новеллы

Раймонд был хорошим ребенком, спокойным и терпеливым; он лежал в своем деревянном ящике и протягивал тонкие ручонки навстречу звукам, которые заменяли ему дневной свет и краски. Казалось, прошло совсем немного времени, а для Большой Ленни оно промелькнуло и вовсе незаметно, и Раймонд стал ходить по комнате, вытянув вперед руки, быстро и уверенно переставляя ножки.

Те из друзей Большой Ленни, которые видели ребенка впервые, не могли догадаться, что он слепой, пока им об этом не говорили.

А потом — и снова время промелькнуло незаметно — Раймонд мог уже сам одеваться, и открывать бабушке дверь, и расшнуровывать ботинки на ее усталых ногах, и нежным голоском разговаривать с ней. Ей перепадала случайная работа — время от времени кто-либо из соседей узнавал, что где-нибудь требуется однодневная уборка, или иногда ей приходилось заменять свою больную подругу, но такое случалось редко и рассчитывать на это не приходилось. Она пошла к тем леди, у которых когда-то работала, спросить, не возьмут ли ее обратно; но после первого же посещения одной из них она потеряла почти всякую надежду. «Ну, знаете, это уж слишком, — говорили леди, — это уж действительно слишком!»

Соседи в комнате напротив приглядывали за Раймондом, когда Большая Ленни уходила искать работу. Он не причинял много хлопот ни им, ни самому себе. Сидя за своим любимым занятием, он мурлыкал себе под нос. Ему дали деревянную катушку, на шляпке которой были вбиты булавки; выпрямленной шпилькой он наматывал на булавки яркую пряжу, работая так проворно, что глаз не успевал за ним следить, до тех пор, пока через отверстие катушки не падала целая трубка сотканной пряжи. Соседи продевали ему нитки в большие тупые иглы, и он сплетал шерстяные трубки и сшивал из них коврики. Большая Ленни говорила, что они очень красивы, а когда она рассказывала ему, как быстро их раскупают, Раймонд весь сиял от гордости. Ей было нелегко по ночам, когда он спал, распарывать коврики, стирать шерсть и растягивать ее так, чтобы даже чувствительные пальцы Раймонда на другой день, когда он принимался за работу, не могли обнаружить, что шерсть не новая.

Страх терзал душу Большой Ленни, не давая ей покоя ни днем, ни ночью. Она не могла обратиться ни в какую благотворительную организацию, боясь, что Раймонда заберут у нее и поместят… — она не могла даже произнести это слово, и она и соседи понижали голос, когда говорили об этом между собой, — в приют. Соседи без конца рассказывали о том, что происходит за стенами некоторых опрятных на вид квадратных зданий, расположенных на дымных окраинах, и когда им приходилось проходить мимо этих зданий, ускоряли шаги, так, словно шли через кладбище, и домой приходили, чувствуя себя героями.

Стоит им засадить человека в один из таких домов, шептали друг другу соседи, они раздевают его и начинают бить плеткой по спине, пока мясо не повиснет кусками, а потом, когда человек падает, они проламывают ему череп.

Если бы кто-нибудь вздумал прийти в комнату Большой Ленни, чтобы забрать Раймонда в приют для слепых, соседи встретили бы его камнями и палками, облили бы кипятком.

Раймонд знал в жизни только хорошее. Когда он подрос настолько, что сам мог спускаться вниз по лестнице и выходить на улицу, каждый день стал для него сплошным праздником. Он выходил в маленький двор перед ветхим деревянным домиком, высоко поднимал голову и медленно поворачивал лицо направо и налево, словно омывая его прохладной влагой чистого воздуха. Грузовики и телеги не громыхали по их уличке — она кончалась тупиком, служившим свалкой для ржавых пружинных матрасов, дырявых котлов и прохудившихся чайников. Дети играли на булыжной мостовой, а мужчины и женщины сидели и болтали у открытых окон, окликая друг друга веселыми звучными голосами. Раймонд всегда слышал вокруг себя смех и тоже смеялся в ответ, протягивая навстречу голосам ручонки.

Первое время, когда он выходил на улицу, дети прекращали свои игры, молча окружали его и как завороженные во все глаза смотрели на него. Они слышали, какое несчастье постигло его, и испытывали к нему какую-то болезненную жалость. Некоторые тихо и нежно разговаривали с ним. Раймонд смеялся от удовольствия и протягивал свои ручонки с растопыренными пальцами — любознательные ручонки слепого — в ту сторону, откуда доносились голоса. Дети отступали назад в испуге, что он может коснуться их своими странными руками. Но потом им становилось немного стыдно, что они так шарахались от него, ведь он даже не мог их видеть, и они ласково прощались с ним и пятясь уходили, не спуская с него глаз.