Альберт Бехтольд - Петр Иванович

А если бы ему пришлось в один прекрасный день вернуться на свою прежнюю родину, кем бы он там себя чувствовал, спросил Маньин.

– Тем же, кем и здесь: существом, у которого нет настоящей родины, – ответил ему учитель. – Я уже пережил это, когда учился в Ляйпциге, там я так скучал по дому, по Кавказу, готов был волком выть от тоски.

– Только ли по Кавказу? – допытывается Маньин, красноречиво поглядывая на жену учителя. Тот улыбается:

– Нет, конечно, еще и по «шафхаузенке» – ясное дело! Она училась у меня в классе и вместо сочинений писала мне любовные письма, колдунья эдакая!

– Я бы назвал ее не колдуньей, а чаровницей!

– Теперь уже и не разберешь, – вздыхает учитель, – давно это было…

После обеда – угощали фасолью с копченым шпиком и старым красным! – они пошли осматривать деревню. Учитель показал им школу, почту и все, чему полагается быть в деревне, в которой добрые люди живут! По ходу дела он рассказал Ребману о колониях на Волге, в первую очередь о Шафхаузене, которым тот больше всего заинтересовался. Город расположен на Малом Карамане, притоке Волги, и насчитывает 4 500 жителей, в основном южных немцев, которые теперь все стали русскими гражданами. Сам он никогда там не бывал, тесть с тещей уже больше тридцати лет как переселились к ним сюда, и родственников у них на Волге не осталось вовсе.

– А нет ли колонии под названием Солотурн? – спросил Ребман.

Кажется, он еще в школе слышал о такой.

– Их всего девять, названных в честь девяти швейцарских кантонов: Унтервальден, Цуг, Люцерн, Гларус, Базель, Берн, Цюрих, Солотурн и, наконец, Шафхаузен.

– И все они на Волге?

– Да, все на левом берегу, напротив Урала.

– И все жители теперь русские?

– Да, так же, как и мы!

– А если бы началась война, то вас бы призвали воевать?

– Разумеется! Но не против Швейцарии, с ней ведь войны быть не может.

– Но с Австрией или даже с Германией, – вступил в разговор Маньин, – при определенных обстоятельствах было бы справедливо вступить в конфронтацию, они уже давно нарываются!

– И как вы тогда поступите? – спросил Ребман.

– Пойдем исполнять воинскую повинность. Это еще одна из трагедий нашей жизни.

Между тем они вышли из деревни и оказались в поле. И только здесь стало по-настоящему видно различие между этой деревней и Барановичами: так здесь все ухожено, огорожено зелеными изгородями, и каждый кусочек земли обработан. Абрикосы уже созрели, так и просятся в рот. Ребман, клеттгауэрец и к тому же учитель, хотел остановить Пьера, который начал срывать плоды один за другим. Но Герман Германович говорит, что они могут брать сколько хотят. Никто им и слова не скажет, здесь все равно не знают, куда их девать.

– Как – куда? Отнести на рынок – и дело с концом! – отозвался Ребман.

– И что там за них дадут? Не окупишь даже дорогу: рубль за пуд, если повезет.

– Сколько это, пуд?

– Шестнадцать килограммов.

– Что? За шестнадцать килограммов таких абрикосов всего рубль? Это же даром!

– Вот я и говорю. Мы здесь не разбогатеем на своем садоводстве, об этом позаботились. Так что берите, угощайтесь!

Конечно, больше уговаривать их не пришлось: гости тут же принялись срывать сочные плоды. Маньин, который их не ест, может долго грозить им пальцем, дескать, ведите себя прилично! Ребман вполне сыт: еще в обед так усердствовал, что не уступил бы и самому силачу Готфриду. Но каждый раз, когда он видит нежную, румяную абрикосину, призывно улыбающуюся ему с дерева, он должен ее схватить. И еще эту. И вон ту еще. Эту – и все. И эту. Пьер не отстает от учителя. Невозможно понять, как в нем столько помещается, и как это ему еще не стало дурно!

Так незаметно и день прошел. Уже зазвонили к вечерне. Пора и честь знать!

На следующее утро, когда Ребман спустился вниз, Маньин сидел за столом в одиночестве; Пьер заболел, ночью пришлось даже послать за доктором.

– Ничего опасного, надеюсь?

– Надо полагать. Очевидно, он просто объелся вчера этих абрикосов. Не могли бы вы сбегать на базар за курочкой, чтобы ему сварили бульон? Вот вам деньги. Вашего русского, надеюсь, хватит, чтобы купить то, что нужно.

– Да, – отозвался Ребман, – сколько ссто-ет!

А уж торговаться он умеет. А как будет по-русски «курица»?

– Ku-ri-tza, – говорит Маньин. Потом он еще предупредил, что следует брать хорошую – не старую и не тощую. И не переплачивать – самое большее семьдесят пять копеек!

Ребман помчался на базар. Когда он вернулся с курицей под мышкой – ему понадобилось всего лишь четверть часа, и торговался он со знанием дела, – Маньин всплеснул руками и схватился за голову: