Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

Наконец она вздохнула, по-прежнему не выпуская меня.

– Почему мы не добивались своего, Лори? Все это было так страшно и бездарно. – Я не мог остановить ее, и она продолжала: – Дэвиган знал, что Даниэль не его ребенок. И не мог не напоминать мне об этом. Бедняга, думаю, ему было тяжело. Он понимал, почему я вышла за него. О, если бы только ты ответил на мое письмо!

– Какое письмо?

– Которое я послала на твой корабль.

– Я не получал никакого письма, – медленно сказал я, и Бог был тому свидетель.

– Как я могу тебе верить, Лори? Ты такой страшный врун, дорогой. Но я люблю тебя, любила и, да помогут Небеса, всегда буду любить. Знаешь что, дорогой?

– Что? – спросил я.

– Все из-за того дня, когда мы были в лесу, еще детьми. Я так часто думала об этом. А ты? Разве не так? Эта помеха… в самый важный момент… это настроило нас друг против друга, вызвало взаимную вражду.

– Узнаю маленькую Краффи-Эбинг! [234] Рихард фон Крафт-Эбинг (1840–1902) – австрийский и немецкий психиатр, невропатолог, криминалист, исследователь человеческой сексуальности.

– Это ведь правда. Давай больше не будем ссориться, Лоуренс. Ты можешь быть таким чудесным, когда постараешься.

– Мне еще раз постараться?

– Не смейся, Лори. Это не просто секс. Я всем сердцем люблю тебя.

И так это и было, включая все остальное… а потом, прижимаясь ко мне, она сонно прошептала:

– Не заставляй меня вставать, любовь моя. Это было хуже всего. Как шлюха, ползти в холодный туалет.

Как же с ней, не размыкающей рук, было тепло, нежно и спокойно! Когда она стала дышать глубоко и ровно, я почувствовал, что погружаюсь в светлый и блаженный сон.

Спустя примерно сто лет я проснулся как от толчка. Да, прошло по крайней мере лет сто – таким старым я себя ощущал. Я лежал на левом боку, и на моей груди покоилась нежная рука. Не без труда я высвободил запястье из-под одеял и посмотрел на часы. Десять минут десятого. Невероятно. Но так оно и было, и яркий дневной свет наполнял комнату. Яркий дневной свет и холодный воздух. Не это ли разбудило меня? Я с усилием повернулся, и там, в проеме открытой двери, с непередаваемым ужасом на лице, стояла Хозяйка.

Нет, это было не ночное видение, а неприглядная реальность дня. Крайне унизительная утренняя новость после самого низкопробного будуарного фарса с участием мюзик-холльного комика. Что увидел дворецкий! Вы могли бы штамповать подобное за один цент, поворачивая ручку антикварного игрового автомата где-нибудь на заплеванном пирсе.

Я не находил это забавным. Мое потрясение разбудило третьего участника данной ситуации, и в комнате надолго воцарилось болезненное молчание.

– Через час зайдите ко мне в офис, – сказала мне наконец Хюльда командным тоном.

Подойдя к туалетному столику, она взяла бутылку из-под бренди, повернулась и вышла, держа ее подальше от себя, как ручную гранату. От грохота двери шале содрогнулось, как от взрыва.

– О господи, прости меня, Кэрролл.

– Ага, – сказал я, – смехом мы тут не отделаемся.

Я медленно поднялся с постели. Кэти стояла напротив.

– Дай мне несколько минут, и я приготовлю тебе завтрак. Позволь мне, Кэрролл. Я так хочу этого. На кухне есть банка «Nescafe», яйца и свежий хлеб. Тебе нужно поесть, Кэрролл.

– Мне лучше не оставаться здесь.

Она поняла, что я имел в виду.

Под ее встревоженным взглядом я начал натягивать на себя одежду. Мои суставы скрипели. Прокол в ноге давал о себе знать постоянной острой болью. Я чувствовал себя полноценным кандидатом на A. H. V., что, если вы не знакомы с этой аббревиатурой, означает швейцарскую пенсию по старости.

– Что будет? – спросила она.

– Самое худшее.

– Прости, дорогой, – снова сказала она, все еще сжимая руки. – Я люблю тебя, но приношу только вред.

Я пошел к себе.

Ни кофе, ни круассанов, ни свежих фруктов в буфете. Лишенный этих составных частей реанимации, я еще больше поник духом. Я бы много дал за вкус того коньяка на губах. У меня был только кирш, и одной мысли о приторно-сладком глотке было более чем достаточно, чтобы скривиться. Можно было бы принять целебный горячий душ, но я уже был одет. Я почистил зубы, не глядя на себя в зеркало, затем на ощупь побрился. Естественно, я порезал подбородок. Теперь нужно было посмотреть на себя. Опять кровь, подумал я, – она была словно разбавленная водой. Заклеив ранку, я вышел.

Сначала я должен был проверить fons et origo [235] Источник (лат.) . , причину всех моих проблем. Он сидел в постели, помытый, причесанный, и выглядел лучше нового. А чего еще можно было бы ожидать? Все эти гнилые больные белые клетки вылились из него, а здоровая кровь была закачана. В нем носились как сумасшедшие мои красные кровяные тельца. На данный момент он был до идеала обновленным маленьким отморозком. Я готов был его убить.