Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

Я надеялся увидеть доктора Энниса и только встал, чтобы попрощаться, как в проеме входной двери показалась его лохматая голова. Он был абсолютно трезв. Должно быть, это стоило ему немалых усилий, так как обычно в это время он уже почти приканчивал бутылку. Зная, как он хотел видеть Франка врачом, я опасался, что он устроит какую-нибудь сцену. Но он целиком и полностью владел собой, говорил в сдержанной приятной манере, произнес несколько безобидных шуток, поздравляя меня со званием доктора, затем, сказав, что ему надо вернуться в приемную, взял Кэти за руку:

– Пойдем, дорогая девонька. Тебе самое время спокойно отдохнуть, то есть лечь спать. Я провожу тебя до дому. Тебе нужно быть здоровой и сильной, иначе у тебя не получится ни потанцевать на своей свадьбе, ни произвести на свет выводок мальчиков, которые будут помогать Фрэнку у алтаря.

У входной двери я отступил в холл, чтобы дать ей пройти.

Она протянула мне руку:

– Ну, прощай, Лори, когда еще я тебя увижу, если только вообще увижу.

– Прощай, Кэти.

Как остро и больно чувствовал я ее, когда она стояла рядом, глядя мне в глаза! Взгляд этот длился дольше положенного, полный тревожного ожидания и чего-то еще, направленного прямо мне в сердце. Затем она отвернулась, и я смотрел ей вслед – как она уходит со старым доктором. Собрался и я на выход и, несмотря на уговоры Фрэнка еще побыть и уехать на более позднем поезде, поспешно попрощался.

Снаружи я постоял недвижно в ясной сухой ночи, слыша, как замирает вдали звук «форда» Энниса, глядя на темный дом Консидайнов. В верхнем окне загорелся свет, затем опустилась занавеска. У меня вырвался вздох, но не восторженный, как у миссис Эннис, а просто печальный – вздох сожаления об утраченном счастье, которое теперь ушло навсегда. Кто же я такой? Мечтатель Ромео или брошенный любовник? Ни тот ни другой. Я был теперь судовым врачом, и путь мой лежал в Австралию. Высказав вслух то, что Фрэнку бы не понравилось, я поднял воротник пальто, выставил вперед подбородок и твердым шагом направился к железнодорожной станции.

Чья-то рука трясла меня за плечо слишком уж энергично. И это, и рев взлетающего реактивного лайнера вернули меня в Цюрихский аэропорт. Вздрогнув, я резко повернулся – надо мной в баре аэропорта стояли Лотта и женщина с маленьким мальчиком.

– Заснул… опять? – Слишком уж двусмысленно сделав упор на последнем слове, засмеялась Лотта, поставила чемодан, который несла, и сказала тем, кто был рядом с ней: – Теперь все в порядке, я вас привела. Но не слишком доверяйте этому человеку, миссис Дэвиган. Он не так прост, как кажется.

Кэти пробормотала несколько слов благодарности. Я в полном недоумении, как идиот, уставился на нее. Я едва узнал ее. Я представлял себе ее всего лишь на восемь лет старше прежней, но передо мной была женщина уже в годах, с напряженным, почти потухшим взглядом. Выражение ее лица стало жестче, в еще полнокровных губах не осталось нежности, а в ее глазах, в этих прекрасных темных глазах, застыли вопрос и тревога, – казалось, Кэти теперь трудно улыбаться. На ней была фетровая шляпа неопределенной формы и коричневый костюм, на вид скромный и измятый, но прекрасно подчеркивающий то единственное, что справедливости ради следовало счесть неизменившимся. Да, ее гибкая легкая фигура и естественное изящество движений были столь же манящи, как когда-то, когда мое сердце преисполнялось желанием. Но теперь я не испытывал ничего, кроме какой-то странной, болезненной неловкости, – возможно, это была жалость.

– Боюсь, вас поболтало в полете, – сказал я, когда Лотта ушла. – Перекусите что-нибудь, прежде чем мы поедем?

– Вряд ли я смогу есть. Но… – она поколебалась, глядя в сторону, – я бы не отказалась чего-нибудь выпить.

– Кофе?

– Я бы предпочла бренди, если нет возражений.

– А как насчет мальчика? Сэндвич?

– Он что-то там поклевал в самолете. Он, наверное, слишком устал, чтобы есть.

Я купил ей коньяк, а мальчику сэндвич с ветчиной и кока-колу, за что он сказал спасибо. До этого он лишь молча и внимательно рассматривал меня. Он был чрезвычайно бледным, очень худеньким, на лице его было замкнутое, изучающее выражение – его взгляд показался бы мягким, даже нежным, если бы не был таким сосредоточенным. Лоб был лучшей частью его лица, которое сужалось к подбородку, чем напоминало отца, у которого, как я помнил, была укороченная нижняя челюсть. На нем были серые шорты, чулки и серый джемпер ручной вязки. Как же его зовут? Конечно… ужасное, но неизбежное… это ведь у нас мальчик Дэнни. Мне стало неприятно при одной мысли о Дэвигане, но я прикрыл ее притворной заботой.