Луи Арагон - Гибель всерьез

«Представь себе, когда я писал «Эхо», вдруг с изумлением узнал, что в начале XII века датский король Эрик Добрый отправился по обету в Святую землю, оказался на Кипре и умер летом 1103 в этом самом Пафосе. Тогда я попытался вплести в любовные перипетии Каролины-Матильды с Иоганном-Фредериком еще и эту историю, но безуспешно. Вплетаться она не желала, не желала, и все тут. Больше того, упоминание о Кипре выглядело так, будто я изо всех сил тяну за уши в свою новеллу современность. Ты же знаешь нашу публику: раз я автор, то куриные их мозги уверены, что о Кипре я вспомнил только потому, что Макариос обратился за помощью к СССР… Ух, до чего они мне осточертели! По своей глупости они считают, что я куда глупее их. Это совсем как с А. Ты ведь знаешь А.? Конечно знаешь, так вот, когда он написал свою «Страстную неделю» [74] «Страстная неделя» — роман Л. Арагона. , одни рыли носом землю, чтобы выискать в современной политике аналогии с эпохой Наполеона, зато другие, словно бы в отместку, считали роман одной голой историей и находили это крайне неприличным; ну еще бы! обвинение в несовременности — из самых тяжких! — и вот, спрашивается, Иоганн-Фредерик… Но мы сейчас об Эрике Добром и о начале XII века, хотя на самом деле заметь, что для меня связь с современностью, учитывая, что Омела и Эхо… Что это ты дергаешься?

Я совсем не дергался. Вернее, дернулся невольно… от нетерпения. Так в чем же связь?

— Связь — музыка. Понимаешь? Не понимаешь… Да и откуда? У Саксона Грамматика… Надо сказать, чертовски любопытный автор! Упоминаю я его в «Эхо» или нет? Вроде бы да. Там, где речь идет о Гамлете как об историческом лице. Не помнишь? Ну, я же говорю, что ты читаешь меня крайне невнимательно. В конце концов, это обидно. Сразу после Ожье Арденнского, вспомнил? Нет, Альфред, ты нарочно смотришь на меня с таким идиотским видом!..

— Я же просил не называть меня Альфредом! Ингеборг это имя кажется смешным. Родители осчастливили меня им в честь дядюшки. Я никогда тебе не рассказывал? Дядюшки, а вернее, двоюродного дедушки, бабушкиного брата. Он умер в девятнадцать лет, незадолго до войны… нет, конечно, еще той войны, семидесятого года! Сильно пил, и надолго его не хватило. Ну да Бог с ним! Однако настали времена, когда в семейном склепе, в Тулоне, стало туговато с местами, дело было в разгар процесса Дрейфуса, и тогда решили произвести некоторое уплотнение — недурно звучит, а? — уплотнение… так вот, открыли гроб Альфреда, глядят, а он себе лежит, словно вчера похоронили, в целости и сохранности, заспиртовался… Как ни странно, но на меня его имя не оказало пагубного действия. А ты меня называй Жаком, я тебе сто раз говорил, на худой конец — Яго. Ну что скривился? Жак, Яго — это же одно и то же, и Сантьяго еще… Так о чем ты там говорил?

Ничтожная, но все-таки месть. Я же помню, что говорил он о Саксоне Грамматике. Ужасная манера, и до чего прилипчива! Когда я с Антоаном, то говорю точь-в-точь как он, не речь, а извивающиеся кусочки разрубленного угря, мало этого, я и думаю точно так же. Антоан да и только. И возьмись я по-антоановски рассказывать, как случилось, что Эрик Добрый отправился паломником в Святую землю, то не кончил бы и через неделю. История же вкратце такова… Кажется, я и вправду дергаюсь.

— Конечно вправду, Альфред, — подтвердил Антоан и, тут же спохватившись, прибавил: — Ну согласись, не мог же я сказать: конечно вправду, Яго, признайся, это же ни в какие ворота… Так вот, еще раз сначала и очень коротко: Саксон Грамматик рассказывает…

Эрик, именуемый Добрым, в 1095 году стал королем Дании после трех своих сводных братьев, последним из которых был король-Голод, Олаф Гюнгер, незаконнорожденный сын Свенда Естридсена; Олафу понадобилось не много времени, чтобы заслужить свое прозвище, свидетельствующее о благодарности народа за те изобильные жатвы, которыми радовал их конец века. Что поделать — тиранами называют государей, при которых мороз и град морят подданных голодом, зато их преемники наслаждаются любовью малых сих, потому что тощих коров неукоснительно сменяют тучные. Таков порядок не в одной только Дании. Эрик царствовал шесть лет, что говорит о нем как об истинном мудреце, дорожившем своим прозванием, поскольку известно: годы процветания, равно как и годы бедствий, меряются числом семь. Умер Эрик Добрый тоже как нельзя более вовремя. Сама судьба позаботилась, чтобы в истории он остался Добрым, и позаботилась весьма необыкновенным образом, об этом-то я и хочу вам рассказать, ведь все остальное неважно; кому, например, кроме разве гробовщика, который сбивал ему гроб, важно знать, какого он был роста, хотя известно, что король был очень высоким и, отправляясь в Иерусалим, решил, дабы избежать любопытства и насмешек, окружить себя такими же великанами, чтобы сойти среди греков, византийцев, франков и мало ли еще кого за обыкновенного, среднего роста датчанина.