Луи Арагон - Гибель всерьез

И все мы созданы из вещества того же, что наши сны…

Я пишу тебе, Омела, чтобы попросить прощения за все, что написал, но, быть может, все мои фантазии — лишь подступы к одной короткой фразе четвертого акта, которую я когда-нибудь произнесу, и обращена она будет к тебе, короткая фраза, вместившая, однако, все, чему научили меня необъятный мир и прожитая жизнь, озаренная ликом моей Миранды, так знай же: среди всеобщей смуты и смятенья наших душ я не просто пишу, я пишу тебе…

И сны… сны сотканы из нас, как мы из наших снов…

Омела, жизнь моя, что я знаю о тебе и что знаешь ты обо мне? Может ли быть, чтобы любящие, прожив сей сон в объятиях друг друга, влились в сон вечности, не оставив после себя ни сломанной колонны на холме, ни стен, чьи руины в грядущие времена оплетет плющ? Вот я пишу, пишу, стараясь исчерпать себя в свой краткий срок, и недостижимое совершенство твоего пения переполняет меня, и сам я — твой голос, твоя непрерывная песнь. И пусть от нас не останется и следа, если только мне будет дано, пока длится для нас сон, проникнуть в твой поющий голос и разрушить ту заколдованную стену, что разделяет всех живущих. Ну, а теперь, любовь моя, пришла пора начать наш разговор о зеркале без амальгамы.

В книге, удостоившейся одобрения Кристиана, потому что в ней говорилось о двойниках, упоминается особнячок на бульваре Вино, в Нейи, который снял и обставил для Карлотты банкир, тот самый, что рассуждал об эпохе двойников. Там, в малой гостиной на первом этаже, стояла софа, на которой юный герой, так похожий на меня, овладел Карлоттой, а над софой было устроено так называемое «зеркало без амальгамы», через которое можно было заглянуть в большую гостиную, похожую на грот в стиле восемнадцатого века, населенный, по моей прихоти, призрачными фигурами начала века нынешнего; для них зеркало было только зеркалом, они не могли видеть, что происходит в малой гостиной. Всю обстановку особняка на бульваре Бино я придумал из головы, а дом помню с детства, с ним связана история, которую я рассказал в «Правде-лжи». Зеркало без амальгамы — это правда. А картина Боннара или Одилона Редона на стене — ложь. Но сейчас для нас с тобой, любимая, я оставляю только зеркало. Только правду.

Не знаю, когда и зачем, для каких тайных интриг или по какой странной прихоти была изобретена эта хитроумная штука, которая кажется зеркалом: смотришь в нее с одной стороны и видишь свое отражение, сквозь стекло взгляд не проникает; зато с другой стороны кто-то, оставаясь невидимкой, преспокойно следит за тобой и за всем, что творится в комнате, на стене которой висит вроде бы самое невинное зеркало. Не знаю и не стану рыться в энциклопедиях, чтобы выяснить происхождение и технику изготовления этого предмета. Для меня он существует лишь как овеществленная метафора.

И первое, что я уподоблю двум сторонам такого зеркала, — это два человека, один из которых спит, другой же смотрит на него.

Это я смотрю на тебя: твое тело распростерто предо мной, оно неподвижно, разве что изредка, неведомо почему — чуть вздрогнет. Лишь себя самого, свое отражение в женском обличье вижу я, глядя на тебя, ты — непроницаемая для моих глаз преграда. И никогда не переступить мне порога той зазеркальной комнаты, где живут твои виденья. Никогда не оказаться по ту сторону зеркала с секретом, этого экрана между мной и сокровенным миром, суть которого — ты. Что ты прячешь за зеркалом без амальгамы? И не пытайся охладить мою воспаленную ревность, говоря, что эффект обратим, что, сплю я или нет, ты тоже видишь только внешний, а не внутренний мой облик, и, значит, метафора моя хромает, ибо и из второй комнаты не видно, что делается в первой. Я знаю. Но пусть даже по ту сторону обманного зеркала стоит слепой, мои мучения от того, что мне его не разглядеть, не станут меньше.

И, побуждаемый отчаянием, я, словно король, добровольно жертвующий своей армией, лишь бы и враг сложил оружие сам, первым открываю тебе свои сны; затем и пишу, пишу тебе, Омела. Чтобы позволить заглянуть в Зазеркалье. Больше того, я разбиваю зеркало без амальгамы — благо оно у меня только метафорическое: войди и погрузись в мои виденья.

Метафора вторая: слова изреченные и услышанные.

Любой разговор тоже чем-то похож на зеркало без амальгамы. Говорящий словно бы находится во второй комнате и держит перед собою непроницаемое словесное зеркало. Что ты думаешь, произнося обычное: «Сегодня ясный день?» Ясный день — вот все, что я слышу. Лишь внешний слой, лишь звуковая оболочка смысла. И если удовольствоваться им, слова примитивны донельзя. А что скрывается за каждым твоим словом? Задумавшись об этом как-то раз, я с тех пор непрестанно вглядываюсь в недоступные мне глубины, неудивительно, что взор мой помутился. Ты должна простить, когда я пускаюсь в самые бредовые истолкования таких банальнейших слов, вроде «сегодня ясный день»… ведь если ты была принуждена сказать такой пустяк, значит, то важное, что осталось невысказанным, имеет для тебя особое значение и есть особые причины скрыть его от меня, как любовника в шкафу; может, это не разделенная со мною радость или боль, отдельная, не касающаяся меня, жизнь — словом, какой-то эпизод из отпущенного нам краткого сна, которым ты предпочла со мною не делиться; и тогда непоправимое уже произошло — дрожь ли, стон или страсть — все без меня.