Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

…Ночь торопилась покорить день, и день покорился, закрыл глаза.

Охотник спешился, повел за собой верблюда меж островками колючек в поисках подходящего места для ночлега. Возле большого сухого дерева он заставил верблюда опуститься на землю, расседлал его и снял груз: съестные припасы, бурдюк с водой и прочее. Накинул на колено верблюду веревку, а сам пошел за дровами.

Стал обламывать с дерева сучья. Дерево было мертвым, засуха свалила его на землю, убила в нем душу, а солнце выпило последние соки.

Он наклонился и вдруг услышал шипение, от которого дрожь пробегает по телу и тошнота подступает к горлу. Змея свернулась клубком под корнями дерева, там, где свили гнездо свое птицы, не ведавшие о страшном жале! Как бы убить проклятую гадину? Тут он вспомнил, что с ним нет ружья, схватил сук и кинулся на змею. Брюхо у нее вздулось — она наверняка сожрала птенчика. Это было до того омерзительно, что он нашел два камня, не раздумывая, отрубил ей голову и закопал в ямку. Если не закопать, непременно приползут другие змеи, оживят мертвую, и она будет преследовать тебя, пока не убьет. Так говорят туареги. А он туарег, он в жизни своей ни во что так не верил, как в способность змеи мстить своему убийце. Да, он больше всего на свете боится змей. Больше, чем итальянцев, больше, чем призраков, больше, чем великую Сахару и прочих своих врагов!

Он развел костер и вынул из кожаного мешка две горсти муки. Нацедил в блюдо воды и стал замешивать тесто, ожидая, когда погаснет огонь. Запасы воды в его бурдюке сильно поубавились. Что делать — два дня прошли впустую. А дети его вот уже три месяца сидят без мяса. Из–за засухи козы так отощали, что и с голодухи никто не стал бы их есть, даже волк… За два дня он не встретил ни одного зверя в пустыне, кроме газели, да и ту не сумел подстрелить. Где то счастливое время, когда он, сидя на быстроногом верблюде–махрийце, на полном ходу разил газель с одного выстрела?.. Молодость… Рука тверда как железо, она уверенно разит газель и так же уверенно правит ретивым махрийцем. Пуля не пролетит мимо цели. А теперь? Нет в руке прежней твердости, даже когда он стоит на земле, упираясь ружьем в скалу. Перед ним спокойно пасутся стада газелей, и все же пуля пролетает мимо! Молодость… Молодость, она как вода, это милость аллаха, он может дать ее и может отнять, когда пожелает.

Он отодвинул в сторону угли, выложил тесто на раскаленную золу. Сверху присыпал землею, а на землю положил угли. На угли поставил медный чайник с водой. Воду надо беречь, если завтра аллах не пошлет влажного ветра и северных туч, чтобы умерили жар солнца, и снова задует восточный ветер, не протянуть ему больше и дня с той каплей воды, что осталась в бурдюке.

Он вытащил лепешку из золы, — стал счищать с нее пепел и крошки угля. Очистил и уже хотел было обдать водой, да вовремя спохватился. Вынул нож из кожаного мешка, разрезал лепешку пополам… Съел одну половину, затем принялся за вторую. Даже забыл посолить — земля сама посолила… Так было еще слаще, еще вкуснее. О аллах! Ничего нет слаще соли земли. Вкуснее хлеба, испеченного в горячей золе, в недрах матери нашей земли, чудесного хлеба, в котором все ароматы райских садов, божественного хлеба, в котором все запахи влажного ветра, прилетающего к нам с далекого севера, с берегов моря, великого, как пустыня!..

Он съел хлеб, запил его чаем, совершил песком омовение и повернулся в сторону Мекки, собираясь сотворить разом все пять положенных на день молитв…

Он совсем было устроился на ночь, но тут вспомнил про верблюда. Он совсем забыл о своем Рыжем. Не навестил его перед сном, как обычно. И сейчас, когда подошел к нему, верблюд перестал жевать, потянулся губами к его рукам в надежде на пучок травы или пригоршню ячменя. Но, увидев, что кормить его хозяин не собирается, потерся об него головой, вытянул шею и принялся снова жевать свою жвачку, положившись на милость аллаха.

Да, это был необыкновенный верблюд. Такого махрийца не сыщешь в великой Сахаре, да и не только в Сахаре, а и в целом свете. Живой, вечно резвый прыгун и цену дружбе знает. Туарег вырастил его своими руками, чуть ли не с рождения холил, воспитывал в нем доброту, чтобы не было в его сердце злобы. Злоба… Да, дали ему однажды жару верблюды, которых он у чужаков сторговал, показали, как говорится, звезды в полуденном небе. Одного верблюда ему продал бедуин из племени магдийцев. И верблюд тот, видно, унаследовал от хозяина злобность, коварство и все пороки, которыми славится это племя неверных. Однажды верблюд уперся ему в грудь коленями, хотел задавить нового хозяина, пока тот беззаботно спал во время стоянки.