Юрий Куранов - Пир на заре

За окном слышался какой-то говор и шелест. Я посмотрел из окна вниз и увидел, что там бежит ручей. Ручьем текли с горы опавшие листья. В этом ручье текла одна листва и не было воды. Листва журчала, она светилась, прохваченная холодным солнцем осени. Она даже пела, эта листва. Ветер рябил рыжий разговорчивый рокот резвого ручья, а тот проворно торопился в озеро. По озеру, гладкому и чистому, уже далеко растекался листопад.

Я вышел из дому и умылся из этого ручья. Я вышел, чтобы сделать один прохладный глоток его листвы. Луна все еще стояла в небе. Только теперь она была маленькая и совершенно белая, как лица тех, что ночью заглядывали ко мне в окно, или кружева любопытных, посматривавших на меня в подзорную трубу.

Я поклонился такой высокой луне, снял шляпу и широко провел ею в воздухе слева от лица и вперед, к приподнятому носку выставленного сапога. И такое это было благостное утро, хотя созвездий на небе видно не было.

Такая лиловая и одновременно черная туча может прийти только на рассвете. Только на рассвете туча появляется внезапно, словно ниоткуда. Явилась, встала над озерами, над Синовцом и над Глубоким, и отразилась в них, как бездонная мгла глубоко протаявшего снега. И даже чудится, будто вот-вот начнется снегопад среди этого влажного и жаркого воздуха.

И девочка, подросток, босыми крепкими ногами, как уточка, ступает по песку и воде. Два глубоких ведра покачиваются у нее на коромысле. Девочка только проснулась и еще прищуривается, глядя на солнце, что поднимается над озером на другой стороне горизонта. С одной стороны туча, с другой — солнце.

Резвый молоденький гром ворочается в туче крепко и угловато. И пожалуй, это хорошо я слышу отсюда, отдается эхом в пустых ведрах на коромысле у девочки. Над ведрами вьются стремительные облачка каких-то суетливых комаров. Откуда только взялись? Комары так гуляют в пустых ведрах девочки! А вода по всему озеру затихла.

Здешние озера временами не допускают на село дожди, они дождь задерживают, уводят в стороны. Так и сегодня. Дождь густыми дымными полосами стелется за Синовцом. И там гремит. Но воздух влажен всюду, и здесь, над Глубоким, короткими бесшумными порывами расстилается озон. Крупные капли падают на озеро здесь и там, будто кто расставляет по глади вод замысловатые стеклянные фигурки какой-то невиданной игры.

Капля шлепнулась, и словно паучок приподнялся на мгновение на ножках и скользнул по воде. А там комарик вдруг возник, взмахнул два раза крыльями да лопнул. Вот здесь под берегом цветок прозрачно вспыхнул и погас. И вон, под самой тишиной рябин, склонившихся над заводью и отразившихся до самой глубины, там будто чей-то глаз раскрыл из вод ресницы, взмахнул и вновь закрылся. И вот тебе весь дождь. На заре над озерами поднялась и, бесшумная, весело, размашисто выгнулась радуга.

Два наших озера, Синовец и Глубокое, повисли под тучей на этой радуге, как два ведра на коромысле.

Что ж, целый день потом все видимые вдалеке и рядом предметы как бы на коромысле подвешенные смотрятся. Бежит за Пановом по белой песчаной дороге машина, а здесь по Глубокому вторая, как на другом конце катится. Блеснуло солнце в школьных окнах на горе, и за озером в Нечистове в избе блеснуло, будто на другом конце коромыслица. Один коршун здесь кружит, а другой за Рупосами, и облака над ними, подобно коромыслу, в небе висят.

И гулко, как в пустых ведрах, отдается гром по ту и по другую сторону радуги, под высокими тучами. Как в пустых ведрах.

Мои коты любят слушать шум дождя и шелест листьев. Когда-то у меня был один черный кот, тот самый, который сидел над озером ночью на подоконнике. Потом он погиб. Теперь их у меня двое, черный и серый.

И вот теперь, когда начинает накрапывать вечерний дождь или осенние вязы поднимают свои протяжные шорохи, мои коты выходят на крыльцо. Они подолгу сидят там под звездами, глаза их становятся глубокими и ясными, они о чем-то думают, они становятся похожими на людей. Там, под осенним небом. И даже один из них, черный, почему-то напоминает мне какого-то таинственного министра двора при грустной, но коварной королеве.

Потом к ним выходит собака. И уже в конце концов присоединяюсь я.

Мы подолгу там сидим в темноте, шорохе и молчании. И всякий, кто увидел бы нас в такую ночь на крыльце вместе, в одно мгновение догадался бы, какие мы добрые и преданные друзья. Там, в тишине и спокойствии.