Юрий Куранов - Пир на заре

Последний самолет пришел поздно, почти в сумерках.

Опускается ночь. Над лесами прозрачно и молодо обозначился месяц. В селе зажигаются первые окна. По-ночному залаяли собаки, громко с площади заговорил репродуктор. Издали слышно, как одна за другой тянутся по тракту машины.

От аэродрома к селу идет женщина молодой осторожной походкой. Она идет с чемоданом. Идет медленно, сидит на нем, под самым месяцем. Сидит, словно смотрит то на леса, то в село.

Ночь замглела. Месяц чистый низко стоит над холмами и клубится каким-то былинным загадочным светом. Женщина опять идет. Идет долго. Потом ставит чемодан на тропинку и садится на чемодан. И тревожно сидит на нем, под самым месяцем. Сидит, словно переводит дыхание.

И как понять, может быть, она волнуется перед незнакомым, уж близким селом, а может быть, и село замерло в ожидании перед встречею с ней, с человеком, идущим к нему по тропинке.

Рабочие ставят дом из бревен, налитых смолой, словно плавленым льдом. На заре, когда бревна становятся алыми, они светятся.

В первом этаже настилают полы, а во втором рубят стены, прорезают окна и двери. Снизу похоже, что рабочие топорами рубят небо. И солнце смотрит им в глаза.

В полдень рабочие сидят верхом на стенах и курят, и припоминают всякие небылицы.

Вечером дом пустеет, над ним поднимаются звезды. Звезды смотрят в некрытые комнаты, в пустые окна и двери.

Вечером по свежему настилу тротуара приходит к дому девушка на высоких каблуках, в синем узком пальто, под белым прозрачным платочком, наброшенным на тонкие, высоко уложенные волосы.

Она ходит по дому, по лесам, по переходам. Девушка ходит как человек, уже знающий, что в одной из этих комнат она будет жить. Потом девушка останавливается у окна, что смотрит в степь. Она сметает опилки, стружки, щепки и выносит все во двор. Потом возвращается к своему окну.

Она садится на смастеренную рабочими лесенку-скамейку и долго смотрит в поле. В поле кто-то жжет костер и ходит у костра.

Я не вижу лица ее. Я только вижу, как идут над домом звезды. Я чувствую, что она все сидит и сидит и смотрит то в поле, то в небо.

По-моему, она педагог. И всего только месяц в селе, и в этом году окончила институт.

В доме гулко разносятся близкие звуки села, ходит ветер, и над домом все сыплются, сыплются звезды.

И приходит сладкое ощущение, что в доме напротив живут, что в доме уже поселились, и вот-вот в доме вспыхнет огонь, и девушка встанет на подоконник и станет мыть стекла.

К концу января со второй половины ночи остро поднимается в небо сверкающий длинный корабль. Над заснеженными полями, амбарами, над сытыми гумнами. Ночь обложила поля фиолетовой мглой. Сугробы кажутся тяжелыми и жесткими, и еле различимы при накаленном блеске звезд торопливые заячьи следы. Спика — этот желтый пылающий камень — поднимается медленно и горит до рассвета.

Древним обитателям Средиземноморья это созвездие представлялось девой с высоко поднятым над головой колосом. В тех землях то была пора урожая. Для нас это — время снегов, закованных в изморозь окон, пора забот о будущем лете. И каждый ранний час зимних суток поднимается под эту спокойно и важно горящую звезду.

Временами осторожно занимаются над лесами сине-алые и зеленоватые полосы. Полосы покачиваются и переливаются с края на край там, в северной стороне неба. Тогда гаснут все созвездия, и только просвечивает сквозь эти трепещущие зарева Спика.

И даже звери замирают на своих околдованных тропах, и стоят, и долго смотрят в небо.

Самолет мертв, он не ощущает своим телом полета. Кровь его жил не замирает от шума ветра в распластанных крыльях, его сердце не цепенеет перед открывающимися просторами, каждая точно пригнанная деталь его корпуса не наливается счастливой истомой парения, как наливается каждый мускул этих раскинувшихся в небе коршунов.

Но откуда в голосах этих всесильных небесных гигантов тоска? Они кричат печально и пронзительно, словно чайки, в океан унесенные бурей. В народе их прозвали канюками, потому что многим кажется, будто коршун выпрашивает чего-то — канючит. А может быть, это вопли тоски? Тоски по тем просторам, которые видны только из-под солнца, которые видны только коршуну, но которые и ему недоступны.