Калле Каспер - Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата - Роман

Меня Лилит почему-то не жалела.

Пока все ограничивалось митингами, можно было даже с улыбкой смотреть, как люди сбиваются в стадо и упиваются своей национальной принадлежностью так, словно у прочих народов национальности нет, но, увы, идеи имеют склонность плавно переходить в выстрелы; прошло совсем немного времени, и с некой территории, на которую мы, как, впрочем, и один из соседних народов, полагали, что имеем исторические права, стали поступать первые гробы. Почти не проходило дня, чтоб мимо моего дома, стоявшего отнюдь не по соседству с кладбищем, не прошествовала бы под заунывные звуки дудука очередная похоронная процессия. Это всякий раз вынуждало меня на некоторое время покинуть свою машинку, потому что литература, даже фантастика, требует для сосредоточения определенных условий. Но я выносил эти неудобства стоически и надеялся выносить и впредь, потому что вряд ли число жертв выросло бы настолько, чтобы мои творческие идеи совсем заглохли, и если б даже выросло, тогда наверняка нашли бы иной способ предавать земле покинувших во имя идеалов юдоль скорби патриотов своей родины, не нарушая уличное движение сверх меры. Если б только мои приступы мигрени не участились под влиянием другого обстоятельства: моя маленькая Анаит, чьи груди я когда-то, руководствуясь инструкциями Саади, с таким самозабвением целовал и с которой меня и сейчас связывали общая экономическая жизнь и теперь уже двое детей, с первых дней разворачивавшихся событий стала солдатом революции — секретаршей, референткой и машинисткой Конвента в одном лице, фанатичным борцом за национальную свободу, проворству чьих пальцев при печатании петиций и прокламаций могли бы позавидовать все пулеметчики. Одним из главных фронтов начавшейся войны была история, надо было научно доказать, что наша нация имела на спорную территорию больше прав, чем соседняя (что, может быть, даже так и было, но тогда уж я потребовал бы обратно все завоеванные Тиграном Великим земли), и моя Анаит, будучи превосходным организатором, нашла здесь свое призвание. Она собрала целую дивизию историков, филологов и искусствоведов, чьей задачей было разгромить силы врага в этой если не крупнейшей бумажной войне мировой истории, то, по крайней мере, войне героической. Она мобилизовала даже меня, Трдата Тот-и-тот-яна, не заинтересованного в тот момент в семейных ссорах, которые, как известно, негативно влияют на вдохновение, и поэтому добросовестно переводившего с армянского на русский все воззвания, петиции и ультиматумы, которые Конвент считал нужным отправлять другим народам империи, дабы они поддержали наше правое дело. Должен признать, что это были самые трудные переводы в моей жизни, намного труднее, чем переводы стихов Саят-Новы, которыми я иногда занимался в свое удовольствие, потому что стиль авторов оставлял желать лучшего, а какие мысли могут быть там, где нет стиля? «И эти бредни когда-нибудь станут историческими документами! — думал я с ужасом. — Их напечатают в книгах, о них будут писать диссертации, куча паразитов найдет себе занятие, за которое будут платить зарплату, а детям, бедным детям придется в школе и в университете зубрить эту белиберду, как я в свое время вынужден был зубрить материалы съездов, конференций и пленумов компартии». Каждый из переведенных мной текстов имел общего куда больше с документами, накарябанными большевиками, нежели с любым, даже самым скверным романом. Я не мог понять, как это сам Конвент, состоявший вроде бы из образованных людей, не улавливает парадоксальность ситуации, ведь, провозглашая национальность наиважнейшим признаком для разделения человечества на группы, они писали бумаги, доказывающие прямо обратное: что отличия между классами, например классом политиков и небольшим классом писателей-фантастов, при всем при том намного больше, чем межнациональные, и так обстоят дела в любом государстве, у любого народа, и я подозреваю, что и на всех созвездиях.

Я пытался осторожно внушить эту мысль и Анаит, но в ответ услышал только нервное ворчание по поводу моего безответственного космополитизма. Анаит была убеждена, что все нормальные особи мужского пола в этот решающий для народа час находятся если не на фронте, то, по крайней мере, на Театральной площади, на митинге, орут в ответ на несущиеся из микрофона призывы хором «Айо!» [14] «Да!» (арм.) и «Миацум!» [15] «Воссоединение!» (имеется в виду воссоединение Армении с Карабахом; единство Карабаха с Арменией доказывают многочисленные исторические источники и средневековые памятники культуры — церкви и монастыри). и вздымают вверх сжатый кулак — жест, который я рассматривал как символ сексуального бессилия.