Калле Каспер - Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата - Роман

Вернувшись в Москву, я увидел своего соседа Альгирдаса еще более серьезным, чем обычно, он рассказал мне, что, пока я в Таллине занимался с эстонскими девицами известно чем, юкагир Федя Иноков с нашего курса повесился в приступе белой горячки.

В первое время Федя пугал нас протяжным воем, доносившимся из его комнаты, но потом мы привыкли. Он объяснил нам, что у юкагиров, как и у прочих северных аборигенов, отсутствует в организме фермент, предназначенный для нейтрализации алкоголя, и, чтобы они не допились до смерти, шаманы советуют им сопровождать каждую выпитую рюмку «собачьим голосом». На вопрос, почему он в таком случае воет, Федя ответил, что в Юкагирии мутация волка в собаку произошла лишь недавно и тамошние псы еще не научились лаять.

Поговорить с Федей обстоятельно мне за все время довелось лишь однажды. Как-то в ноябре я посетовал, что в Москве уже минусы, тогда как в Ереване в эту пору можно ходить еще в пиджаке. Федя, услышав это, рассмеялся и сказал, что это еще ничего, вот у них в Юкагирии первый снег выпадает в середине августа. Он стал уверять меня, что с каждым климатом можно бороться, надо только уметь это делать, и обещал повести меня в баню.

Нам, армянам, и так немало месяцев в году потеющим под жгучим солнцем, русская баня с ее парилкой вообще представляется чем-то противоестественным, и я никогда не составил бы Феде компанию, если бы мне не стало его жалко. Из всех нас Федя был самым малорослым, ниже даже Аполлона Карликова, и самым одиноким. Сперва он жил в одной секции с Юрием и Мэри Архангельскими, но потом поменялся с Иваром Юмисея, ибо не мог, как он говорил, выносить запах чужой женщины.

Когда хлестание веником и прочие неприятные для меня процедуры были позади и мы пили в предбаннике минеральную воду, Федя принялся вдруг рассказывать свою биографию. От его зубов уже почти ничего не осталось, и поэтому дикция у него была скверная, так что я половину не понял, но кое-что все-таки запомнилось. Все Федины предки были охотниками, и наверняка охотником стал бы и Федя, если бы его после школы не забрали в армию. А там однажды вечером в казарму пришел дежурный офицер и спросил, не хочет ли кто-нибудь пойти с соседней ротой в театр смотреть оперетту. «Что такое оперетта?» — спросил Федя. «Пойди посмотри, тогда узнаешь», — смеялись солдаты. Федя пошел и испытал потрясение, перевернувшее всю его жизнь. Влюбившись в оперетту с первого взгляда, он стал вслед за тем поочередно влюбляться и во все прочие искусства: в поэзию, в живопись, в симфоническую музыку и так далее. Только кино он довольно долго чурался, потому что ему было противно видеть на экране людей, распиленных пополам, но, привыкнув, он полюбил и это искусство со всей страстью своей охотничьей души. О возвращении в Юкагирию, конечно, уже не могло быть и речи, потому что там, кроме шаманских барабанов, иной музыки не услышишь. Демобилизовавшись, Федя поехал в Москву, чтобы поступить в университет. Ему сказали, что отслуживших срочную службу в армии юношей принимают вне конкурса, и он подал документы не больше и не меньше как на отделение структуральной лингвистики, просто потому, что ему понравилось название. При первой попытке он все же не прошел, поскольку не знал ни одного иностранного языка: в юкагирской школе языкам не учили, не было учителя. Ему посоветовали поступить по дополнительному конкурсу в педагогический институт, но это Федю не устраивало. Он пошел работать дворником и за один год выучил английский так, что прочел в оригинале Хемингуэя. Но это предрешило еще один поворот в его жизни, потому что Федя по примеру своего нового кумира-охотника задумал тоже стать писателем. Он, правда, поступил в университет, закончил его и даже учился какое-то время в аспирантуре, но все это происходило уже как бы по инерции, потому что его основная энергия теперь шла на сочинительство. А это загнало его в капкан пьянства. Один знакомый объяснил Феде, что, если он хочет увидеть свои рассказы напечатанными, ему надо как следует угощать редакторов. Федя совет усвоил, правда, рассказы его все равно не печатали, а вот алкоголь проник в кровь Феди и пропитал его организм.

Альгирдас рассказал, что, когда после смерти Феди они вместе с Иваром Юмисея провели в Фединой комнате инвентаризацию, они нашли килограммы рукописей: стихи, поэмы, новеллы, романы, пьесы, киносценарии и даже одно балетное либретто. Все это забрала с собой вдова старшего брата Феди, прилетевшая из Юкагирии на кремацию. Таким образом, не исключено, что Федя еще станет классиком юкагирской литературы — кто знает, может, среди прочего был даже национальный эпос.