Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

Завтракать мы поехали в район Центрального рынка. Набились вчетвером в одно такси, и неизбежная близость вызвала у Жака и Гийома поток похотливых шуточек, отвратительных не только потому, что в них не было и толики юмора, а еще и потому, что в них открыто выражалось презрение к нам и к самим себе. Похоть извергалась из их ртов фонтаном черной воды. Было ясно, что им мучительно хочется затащить в постель меня и Джованни, и от этого я прямо заходился от злости. Но сидящий у окна Джованни слегка обнимал меня за плечи, словно говоря, что скоро мы избавимся от этих стариков и исходящая от них грязная похоть не сможет загрязнить нас.

– Смотри, – сказал Джованни, когда мы пересекали по мосту реку. – При пробуждении Париж, эта старая шлюха, такая трогательная.

Я выглянул в окно. Лицо Джованни с четко очерченным профилем было серым от утреннего света и усталости. На вспученной желтоватой реке – никакого движения, только у берегов покачивались на привязи баржи. В стороне на острове раскинулся центр Парижа с тяжелым, громадным собором; дальше мелькали смутно различимые от дымки и скорости автомобиля крыши домов с множеством низких и широких разноцветных дымовых труб, красиво проступавших на фоне перламутрового неба. Туман окутывал реку, смягчал линии многочисленных деревьев и камней, скрадывал уродство путаных улочек, переулков и тупиков и, словно проклятье, липнул к спящим под мостом бродягам, одного из них, грязного и одинокого, мы мельком видели из окна – он понуро брел вдоль реки.

– Одни крысы прячутся в норах, а другие вылезают наружу, так и сменяют друг друга, – сказал Джованни и устало улыбнулся. К моему удивлению, он взял мою руку и не отпускал. – Вы когда-нибудь спали под мостом? – спросил он. – Хотя, может, в вашей стране под мостами лежат мягкие матрасы с теплыми одеялами?

Я не знал, что делать с рукой, и в конце концов решил оставить все как есть.

– Под мостом я пока не спал, – ответил я. – Но, возможно, скоро буду. Меня хотят выставить из гостиницы.

Я произнес это с легкой улыбкой – хотелось показать, что и у меня жизнь не сахар, и тем самым как бы уравнять наше положение. Но из-за того, что в этот момент Джованни держал мою руку, эти слова прозвучали как-то беспомощно, слабо и слегка кокетливо. Я не пытался исправить положение – это могло бы только навредить, но руку, которую держал Джованни, освободил, сделав вид, что собираюсь достать сигарету.

Жак дал мне огня.

– Где ты живешь? – спросил он Джованни.

– Да там. Очень далеко, – ответил Джованни. – Это уже и Парижем не назовешь.

– Он живет на дрянной улочке недалеко от площади Нации, – сказал Гийом, – по соседству с дрянными буржуазными рожами и их поросячьим потом- ством.

– Ты, по-видимому, не общался с детьми в нужном возрасте, – сказал Жак. – Этот период – увы! – очень короткий, и тогда они напоминают кого угодно – только не поросят. Ты живешь в гостинице? – спросил он Джованни.

– Нет, – ответил Джованни, и впервые в его голосе я уловил некоторую неловкость. – Я живу в комнате одной девушки.

– Вместе с девушкой?

– Нет, – улыбнулся Джованни. – Где сейчас девушка, я не знаю. Взгляни вы на мою комнату, сразу поняли бы, что там и намека на женщину нет.

– С радостью заглянул бы к тебе, – оживился Жак.

– Устроим на днях для вас вечеринку, – сказал Джованни.

Этот слишком вежливый и слишком прямой ответ пресекал дальнейшее приставание, и я сдержался, чтобы самому не задать вопрос. Гийом бросил беглый взгляд на Джованни, который, насвистывая, смотрел в окно. Последние шесть часов я только и делал, что принимал разные решения, и теперь остановился на одном – оказавшись в кафе наедине с Джованни, я сразу открою карты. Я собирался сказать ему, что он ошибся насчет меня, но мы можем остаться друзьями. Хотя кто знал, может, это я ошибся, неправильно истолковав его поведение, а прояснить это раньше не позволили обстоятельства и чувство стыда. Я попал в западню и понимал, что при всех вариантах момент истины близок и мне его не избежать – разве что выпрыгнуть на ходу из такси, что было бы самым жутким признанием.

Когда мы оказались вблизи замусоренных бульваров и непроезжих боковых улочек, ведущих к Центральному рынку, шофер поинтересовался, какая конечная цель нашей поездки. Вдоль тротуаров перед металлическими контейнерами яркими горками были навалены лук-порей, обычный лук, капуста, апельсины, яблоки, картофель, цветная капуста. В длинных контейнерах хранились большие запасы фруктов, овощей, в некоторых держали рыбу, в других – сыр или только что освежеванные мясные туши. Трудно было вообразить, что все это можно когда-нибудь съесть. Однако через несколько часов это изобилие исчезнет, и со всех концов Франции в Париж опять начнут съезжаться на радость барышникам грузовики, чтобы накормить прожорливую орду галдящих людей. И впереди, и позади, и с обеих сторон нашей машины стоял непрерывный гвалт, то ранящий, то восхищающий наши уши, и шофер с Джованни кричали что-то в ответ. Большинство парижан, похоже, предпочитало одеваться в голубое во все дни недели, кроме воскресенья, когда все носят черную, праздничную одежду. Сейчас эта голубая толпа своими тележками, тачками, фургонами, раздувшимися корзинами, удерживаемыми под немыслимыми углами на спинах, ужасно мешала нашему проезду. Одна женщина с красным лицом, тащившая громадную корзину с фруктами, виртуозно обругала cochonnerie [29] Последними словами ( фр .). Джованни, шофера и весь мир; шофер с Джованни немедленно завопили ей вслед, но она уже отстала и, скорее всего, тут же забыла обо всем. Мы медленно продвигались вперед – до сих пор никто не сказал шоферу, где остановиться. Тем временем Джованни и шофер, которых территория Центрального рынка, похоже, сблизила, чуть не сделав братьями, обменивались весьма нелестными замечаниями по поводу нечистоплотности, языка, внешнего вида и привычек парижан. (Жак и Гийом делились впечатлениями о каждом проходящем парне, но их оценки звучали не столь добродушно.) Тротуары были скользкими от объедков, сгнивших листьев, цветов, фруктов и овощей, пришедших либо естественным путем в такое состояние, либо раздавленных людьми. Стены и углы облепили, словно пчелиными сотами, писсуары; коптящие самодельные жаровни; тут же рядом располагались кафе, рестораны, прокуренные бистро – некоторые из них настолько маленькие, что в них помещались только оцинкованная стойка и в углу полки с бутылками. И повсюду мужчины – молодые, старые, средних лет, сильные, несмотря на пестроту одежды и потрепанный вид, и женщины – мастерицы по части терпения и ловкости, умения считать и взвешивать и еще орать, чем они с лихвой компенсировали недостаток силы, хотя и здесь ненамного отстали от мужчин. Здесь все было для меня чужим, зато Джованни чувствовал себя на этой территории как рыба в воде.