Анатолий Баранов - Голубые дьяволы

— Так вот, братцы мои, пошли мы как–то на засидку. Я — впереди с ружьями, батя сзади ковыляет, известно, старичок. Как говорится, укатали сивку крутые. горки. Плоховат старик стал, в чем душа держится. Вся надежда на меня. А я, надо сказать, был до войны не то, что сейчас — довел меня старшина перловой кашей до веселой жизни… Ну, значит, засели мы в овес. Сидим. Вот как сейчас, например. Ждем зверя. Кругом тайга и темнота первобытная. И не то чтоб страшно, а просто оторопь берет, как перед танковой атакой. Оно хоть и жаканы в стволах, а все ж не на зайца вышли, всяко может обернуться. До рассвета сидели, думали уже, что и не придет косолапый. А он на самой зорьке — здрасьте! Я ваш дядя. И давай овес сосать. Агромадный, паралик его расшиби, как моздокский собор, может, чуть меньше. Прицелился я в него, клац! — осечка. Что ты будешь делать! Шепчу бате: «Стреляй, а то уйдет!» Только какой с бати стрелок: глаз уж не тот да и руки трясутся — промазал.

— А медведь? — не выдерживает заряжающий Соснин.

— А медведь клыки ощерил и прет на меня, не то со страху, не то раненный. Ну, думаю, пропал. Делать нечего: размахнулся и прикладом ему промеж глаз. Он так и сел на задние лапы, а из глаз у него — искры. Хоть подходи и прикуривай. Тут батя подскочил, схватил его за шею, медведь и язык высунул. Батя же — сибиряк, у него ручищи — во! — рассказчик показал на разведенные в стороны орудийные станины. Глаза у него горели при этом так, что, казалось, из них вот–вот посыпятся, как у этого медведя, искры.

— Ты же говорил вначале, что отец у тебя старенький, руки от слабости дрожат, — заметил ему Ахмет.

— Разве? — удивился Костя. — Вот черт! А я и не заметил. Хотя что ж тут удивительного? Разве ты не знаешь, что в горячке у человека силы удесятеряются.

Все засмеялись.

— Тебя послушать, так на земле нет больше ничего путного, кроме Сибири, — заговорил Соснин, поглаживая затвор своего свирепого детища. — Все тайга да тайга, скучно даже. Ты бы побывал хоть раз у нас на Брянщине да закинул бы удочку в Десну–красавицу, да понюхал бы, как пахнет весной на ее берегу черемуха.

— Послушай, дорогой, — перебил Соснина Бейсултанов. — Ну что ты говоришь, сам не знаешь?! Ты в Кировобаде был? Персики видел? Инжир кушал? Ты сидел в подвальчике Юсупа Зарбалиева? Цэ, цэ! Вино у него во–от в такой бочке. Кран открыл — пей, пожалуйста, сколько хочешь. Столов там нет — все сидят за бочками. Стульев тоже нет — все сидят на бочонках. На столах вместо кружек — бочоночки. Сидишь на бочке перед бочкой и пьешь из бочки. Где ты такое найдешь в своей Брянщине? А какой шашлык жарят у Юсупа Зарбалиева — у–у–у! — прорычал он плотоядно и скрипнул зубами от полноты чувства.

— А правда, ребята, привезут нам сегодня кашу? — примкнул к разговору артиллеристов сидящий возле противотанкового ружья бронебойщик. — Может, немец до вечера наступать не будет.

— Да ведь сейчас часов пять, не больше, а ты уже о каше заговорил, — отозвался и его второй номер.

— А ну тише! — прервал разговор о каше командир орудия. — Кажется, гудит что–то.

Все умолкли, прислушались. Действительно, со стороны станицы доносился глухой рокот работающих двигателей. А вот и первый снаряд проскрежетал над головами и разорвался где–то в городе.

— Приготовиться к бою!

Неужели это на самом деле? Неужели вот сейчас покажутся из–за пригорка не фанерные мишени, а самые настоящие немецкие танки, которые будут не только двигаться, но и стрелять по ним, живым людям? Как–то не верилось этим необстрелянным парням, что час великого испытания для них наступил сегодня — 22 августа 1942 года. Совсем не по–военному светилась солнцем улица и отходящая от нее дугой дорога к станице. И совсем уж несообразно с ожидаемыми событиями ковыляли по ней гуси, направляясь с пригорка к протекающему в низине между пустырем и ГУТАПом ручью.

Между тем моторный гул нарастал. Вот уже сквозь него прорывается зловещий лязг гусениц. Хоть бы скорее! Николай почувствовал, как горячо вдруг сделалось шее. Рывком расстегнул ворот гимнастерки, неотрывным взглядом впился в лежащий перед ним пустырь с важно шествующим по нему стадом гусей. И хотя ждал с секунды на секунду появления танков, все равно вздрогнул сердцем при виде выползающей словно из–под земли грязно–серой башни с орудийным хоботом посредине.

— Зарядить бронебойным! — скомандовал он каким–то самому себе незнакомым голосом.

Соснин подхватил поданный Савельевым блестящий снаряд, точным движением послал его в казенник орудия. Сочно звякнул затвор. Наводчик, ухватившись за рукоятки подъемного и поворотного механизмов, втиснул правый глаз в резиновый обод прицела. Он увидел, как в обе стороны горизонтальной линии перекрестия шарахнулись из–под танка гуси. «Еще б чуть–чуть и задавил, паразит», — подумал Ахмет, подводя перекрестие под брюхо ползущего чудовища с черно–белым крестом на броневом панцире. Эге! Да их уже на пригорке целых три. Слева и справа от головного танка показалось еще по одной такой же камуфлированной уродине.