Дэвид Лоуренс - Избранные произведения в 5 томах. Книга 2 - Флейта Аарона. Рассказы

Аарон и Манфреди сидели, отвернувшись друг от друга, и почти не разговаривали. Казалось, какие-то невидимые руки отводили их головы друг от друга, заставляли их смотреть в противоположные стороны. Лицо Аарона выражало торжество, и по нему мелькала чуть заметная вызывающая улыбка. Лицо же итальянца казалось старым, обезьяноподобным, и на нем тяжелым каменным пластом залегла горечь. Маркиза смотрела то на одного, то на другого в каком-то изумлении, в том изумлении, какое бывает у только что распустившегося цветка, впервые увидевшего мир. Аарон глядел на нее и думал о том, какая это божественная женщина, женщина, созданная для радости и наслаждения. И разве он не имел права на нее? Разве он не завоевал ее?

Аарон поднялся и стал прощаться.

— Мы повторим это еще когда-нибудь, не правда ли? — сказала она.

— Я приду, как только вы прикажете, — ответил он.

— В таком случае это будет скоро, — сказала она.

Он вышел и вернулся в свой пансион. Войдя в комнату и положив флейту на стол, он посмотрел на нее и улыбнулся, вспомнив, что Лилли называл ее Аароновым жезлом.

— Итак, ты все же зацвел? — пробормотал он.

Он заснул беспокойно и видел во сне странные, мрачные столкновения каких-то людей, похожие на уличный бунт в Милане, но гораздо более страшные. Впрочем, к утру он освободился от этих снов.

Когда он взглянул на часы, было уже девять. Он позвонил, чтобы ему подали кофе. Он чувствовал, что час его настал. Восстав из пепла, Феникс вновь бросался в огонь.

В десять часов он уже переходил мост. Он написал ей на своей визитной карточке несколько слов с просьбой дать ему на некоторое время тетрадь с песнями, чтобы он мог заранее прочитать их. Лакей, относивший карточку, вернулся и передал, что его просят подождать. Аарон вошел.

Теперь он сидел в маленькой гостиной и ждал. Маркиза вышла далеко не сразу. На ней была тонкая блуза и синяя юбка. На этот раз она почти не была подкрашена. Протягивая ему руку, она кинула на него томный и многозначительный взгляд. Что-то необычное было в складке между ее бровями. И голос был необычайный, — в нем звучали странные, загадочные ноты. Он поднял на нее глаза, и лицо его просияло.

— Вы хотели ноты с французскими песнями? — сказала она.

— Да, я хотел разучить их.

— Хорошо, вот они. — И она принесла ему маленькую желтую тетрадь, в которой были только слова и мелодия, без аккомпанемента. Она стояла, протягивая ему тетрадь и словно чего-то ожидая, но вся ее поза, казалось, имела какое-то другое значение.

Он открыл ноты наугад.

— Но мне нужно знать, которые именно вы поете, — сказал он, стоя рядом с ней, с открытой тетрадью в руке.

— Да, да, — ответила она, заглядывая в тетрадь через его плечо, в то время как он перевертывал страницы. — «Trois jeunes tamboures», — сказала она, — вот это! И потом: «En passant par Lorraine», «Auprés de ma blonde». О, это я страшно люблю!

Он стоял и мысленно проигрывал мелодию.

— Хотите, чтобы я сыграл ее? — спросил он.

— О, да! Очень, — ответила она.

Он взял флейту, прислонил тетрадь с нотами к какой-то вазе и заиграл. Маркиза местами вполголоса вторила ему. Но, играя, он чувствовал, что теперь она не поддается чарам его игры. Между ними не было внутреннего соприкосновения. Каким-то таинственным образом она боролась с ним, противилась ему, его мужской воле и огненному желанию. Он вдруг понял, что она не хочет, чтобы он рассматривал ноты. Тогда он отложил тетрадь и повернулся к ней, несколько смущенный, не отдавая еще себе отчета, что будет дальше, но ясно ощущая ее настороженность.

Он взглянул на ее лицо, — оно было совершенно непроницаемо. Опять это было лицо Клеопатры, но в нем мелькало что-то новое и горячее. Он не мог этого понять до конца. Что такое было в этом лице, что его так беспокоило, почти сердило?

— Почему вы не снимаете пальто? — сказала она, глядя на него странными расширенными глазами.

Странная женщина — он не мог ее понять. Когда он снял пальто и сел, он почувствовал, что она смотрит на его ноги, на его тело, — и это было ему неприятно. Но его по-прежнему неудержимо влекло к ней, к ее чудесным белым рукам, ко всему ее гибкому, нежному телу. И он не хотел ни сам противиться этому желанию, ни допустить, чтобы кто-нибудь другой воспротивился ему.

— Что вы делали сегодня утром? — спросила она.

— Ничего, — сказал он. — А вы?

— Ничего ровно, — ответила она.

Они продолжали сидеть молча, он — с низко опущенной головой. Вдруг он взглянул на нее.

— Мы будем любовниками? — сказал он.