Почему-то в нашу эпоху обязанность давать предписана мужчине, а право брать — женщине. Мужчина при этом не только дающий, но и самый дар, а женщина, вечная женственность — алтарь, на который возлагается жертва. Любовь и брак — вот длящийся акт этого жертвоприношения.
Всякий процесс должен вести к некоторой цели. Цель его — не продолжение до бесконечности все того же процесса, а его завершение. Любовь — это какой-то процесс, цель трансформации в тайниках человеческой души. Любовь — таинственная вещь, но, несомненно, что это какой-то процесс. Как процесс, она должна быть доведена до какого-то своего завершения, которым процесс заканчивается и разрешается. Более чем нелепо полагать, будто этот процесс должен длиться вечно и быть доведен до той ужасающей степени крайнего напряжения, в котором гибнут и тело, и душа. Завершение процесса любви означает возвращение мужчины и женщины к состоянию полного спокойствия и самообладания. Вот и все.
Может быть, и в самом деле у любви не бывает последнего завершения. Но, подобно театральному представлению, она в своем развитии разделяется на действия, и в конце каждого действия должна быть достигнута указанная цель, то есть такое состояние, в котором человек принадлежит самому себе в честном и самоудовлетворенном одиночестве. Без этого любовь становится душевной болезнью.
Свое теперешнее полное одиночество в мире Аарон принял, как состояние полноты и завершенности. Долгая борьба с Лотти привела его, наконец, к самому себе, так что теперь он испытывал то удовлетворение и покой, какой чувствует все живущее, глубоко пустившее корни в почву жизни и потому свободное от тревоги за себя.
Вечером, после обеда, за которым были те же лица, та же торжественность и все те же разговоры, Аарон безо всякой охоты, уступая желанию хозяйки, играл под ее аккомпанемент на флейте. Затем леди Фрэнк играла на рояле, а в заключении жена Артура пела итальянские арии. Аарону показалось, что музыка никому не доставила удовольствия. Все сидели с вежливо скучными физиономиями. Перед тем, как общество разошлось, сэр Уильям подошел к Аарону с обычным своим приветливым видом и спросил, правильно ли известие, которое он слышал он жены, будто мистер Сиссон завтра утром уезжает в Милан. На утвердительный ответ Аарона он сказал, как бы напутствуя его к дальнейшим путешествиям:
— Я буду удивлен, если Милан вам понравится. Это, по-моему, наименее итальянский город из всех итальянских городов. О Венеции говорить нечего. Это не город, а музей. Но я не люблю и Рима с его смешением всех эпох и современными римлянами, сохранившими все пороки и растерявшими все добродетели своих античных предков. Самый привлекательный для иностранца город — это, конечно, Флоренция, но там очень плохой климат…
С этими словами он ласково простился с Аароном, предложил заехать к нему в дом вместе с Лилли и пожелал доброго пути. Аарон поднялся в свою комнату, лег в постель и вскоре заснул.
XIV
20-е сентября в Милане
На следующее утро Аарона разбудил вошедший с подносом дворецкий: часы показывали ровно семь. Слуги леди Фрэнкс были точны, как само солнце.
Аарон с неохотой оторвал голову от подушки. Ему не хотелось вставать, начинать этот день, суливший необходимость отъезда, необходимость нырнуть в эту неизвестную страну, навстречу неведомым, отсутствующим целям. Правда, он еще недавно говорил, что хочет соединиться с Лилли. Но это было не более, как предлог, извинявший его странное появление и нахождение в чужом доме.
Конечно, он думал о Лилли с симпатией. Но его вовсе не тянуло к общению, к совместной жизни с ним. Напротив, всякая мысль о любви, о дружбе, о связанности с кем бы то ни было стала ему противной. Нет, путешествуя, он двигался не к кому-нибудь, он решительно и настойчиво двигался прочь от всего, сбрасывая с себя все прежние людские связи. Это все, чего он теперь желал. Не связывать себя никакими, ни малейшими узами с другими людьми, освободиться от всех прежних связей на земле, — вот о чем он страстно мечтал.
Сделав усилие, он все-таки вскочил и сел на кровати. И в ту самую минуту, как он налил себе кофе из серебряного кофейника в изящную чашечку тонкого фарфора, — он почувствовал, что стряхнул с себя путы малодушия и готов теперь на все. Он ощутил в себе дух спокойной предприимчивости, мужественное чувство готовности идти навстречу своей судьбе. Кофе, хлеб с маслом, мед — все показалось ему превкусным.
Читать дальше