Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

Он может много рассказать об этом и о том, как они погибли в автомобильной катастрофе, когда какой-то трейлер съехал с колеи и рухнул на их «фиат». Они познакомились во время железнодорожной катастрофы и погибли вместе в катастрофе автомобильной. «Это было путешествие двух влюбленных», — сказала тетя Элена и посмотрела на потолок, словно мать и отец сидят на небе и смотрят на нее сквозь облака и крышу дома. Голову дедушки оторвало от тела; она вылетела в открытое окно и остановилась у края тротуара, по которому прогуливалась с мамой маленькая девочка. Увидев катящуюся голову с улыбающимся ртом, она закричала. А в автомобиле сидели мертвые бабушка и дедушка, держась за руки.

Или Симон мог бы рассказать про своего отца, который умер до того, как он родился. Но это было бы не очень интересно, а говорить о неинтересном, даже о том, что нелегко забыть, трудно. А еще он мог бы рассказать, что тетя Элена была забавным ребенком, она влюблялась в незнакомых мужчин в коричневых пиджаках, даже словом с ними не перемолвившись, — в шофера автобуса, в продавца лотерейных билетов, в артиста, которого увидела в лавке отца. Вот об этом, например, он мог бы рассказать. Но сначала ему хотелось рассказать о чем-то совсем другом.

Симон смотрел не отрываясь на пятно света на потолке. У него зачесались глаза, но он не стал тереть их, а продолжал смотреть.

Первое, что он вспомнил, были незнакомые женщины. Дело было летом. Он сидел в повозке и ехал по торговой улице. Все, что он видел, — это ляжки и задницы женщин. Стояла жара, и на них почти ничего не было, а за их здоровенными задницами, ляжками и сиськами ему даже неба не было видно. Но Симон не помнил ни неба, ни того, кто усадил его в повозку; помнил лишь задницы и ляжки, которые подпрыгивали, ударялись о сиденья и толкали его. Его окружало мясо незнакомых женщин, он едва дышал. Сначала ему было смешно, потом стало страшно.

Перед ним быстро замелькали картины: их квартира, мама и тетя Элена; его комната с моделью самолета, свисающего на веревочке с потолка; кровать и письменный стол; книга о Мэрилин и старое дедушкино кресло, которое ему подарила тетя Элена; скрипучая дверь, темный коридор, кухня, высокая скамейка и окно, выходящее во двор.

Вот так начинался рассказ, который он должен был поведать самому себе, снова и снова, тихонько, чтобы никто не услышал.

Элена присматривала за ним, когда мама уходила в театр. Мама была артисткой. Она почти все время проводила в театре. Иногда он думал, что тетя Элена для него больше мать, чем Вероника, но родила его все-таки Вероника. От тети Элены пахло тюльпанами, и иногда она казалась ему странной. Ее почему-то интересовали кишки Симона. «Работа кишечника», — говорила она серьезным тоном, и он представлял себе, как кишки двигаются в животе, словно длинные змеи. Она старательно следила за работой кишечника. Каждый вечер, когда он выходил из туалета, она записывала в тетрадь.

— Симон, — спрашивала она шепотом, — мало или много?

Его бросало в жар, он не знал, что ответить.

— Опять мало? Тебе надо есть больше пеклеванного хлеба.

Когда это было? Он улыбнулся. Посмотрел на светлое пятно на потолке и улыбнулся. Ясное дело, он знал, когда это было.

Когда это было?

Это было до того, как Сара переехала в подвальный этаж, до того, как он познакомился с ней, и до того, как тетя Элена заболела аллергией.

Тетя Элена интересовалась искусством. Она часто водила его в городской музей. Особенно ее интересовал нижний этаж, где стояли всякие старые скульптуры, уставясь в потолок. Тетя Элена ходила вокруг и смотрела на их белые каменные тела, прищурив глаза. Он не знал, почему они ее так интересуют, но теперь подумал, что, наверное, потому, что они голые и не целые. У многих из них не хватало руки или ноги, и тетю Элену это почему-то притягивало. Она рассматривала эти половинки тел и половинки «слов», и шея и лицо у нее краснели.

Симон был уверен, что она мечтала о каменных мужчинах.

Он не знал, о чем мечтала Вероника.

А что нравилось Симону?

Симон любил тишину.

Тишину?

Он любил быть один.

Совсем один?

Да.

Симон стоял на городской стене и смотрел вокруг. Он не разглядывал что-то конкретное, а просто стоял и смотрел на Одер. Стена тянулась на несколько километров. Над ней всегда висели облака, они отбрасывали тени на холм. Камыши склонялись под ветром. Под ними лежала мшистая низина с коричневыми лужами. Иногда он вставал на колени возле старой стены, прижимал лицо к камням и ощущал запах штукатурки и дождя. Он поднимался на ноги, тучи исчезали, их разгонял ветер, и тогда он замечал на небе маленькую белую дыру. Он закрывал глаза и чувствовал, будто что-то ходит в нем волнами взад и вперед, словно мускул, и думал, что этот мускул превратит его однажды в героя.