Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

— О, ужасно!..

— Так успокойся. Первым был… матрос. Его звали Отто. Он был иностранец. Я познакомился с ним во время первого плавания в Северном море.

Парк постепенно пустел. Сумерки удлиняли тени деревьев и живой изгороди; группы девушек и парочки влюбленных неохотно покидали его, преследуемые приближающейся ночью.

— Наверное, нам пора возвращаться, — сказал Жулио. Он представил себе, как женщина в очках с тревогой ожидает прихода дочери, строя всяческие предположения о том, какие опасности подстерегают девушку с наступлением темноты. Мариана поняла, что он имеет в виду, и мысленно поблагодарила его за чуткость.

— Да, уже поздно. Идем.

Едва они поравнялись с эстрадой, как какой-то юноша помахал им рукой, но они его не заметили. Тогда он окликнул их.

— Это Зе Мария и Дина. Они нас зовут. Ты их знаешь? Она дочь хозяина нашего пансиона. Ее отец — смешной неудачник, а мать — та самая вкрадчивая мегера, что была оскорблена в лучших чувствах, увидев, что я пригласил тебя зайти в гости.

Мариана даже не улыбнулась, и Жулио мгновенно догадался, что описание родителей Дины без труда можно отнести к доктору Паду а и его супруге. Он досадливо почесал нос и, чтобы развеселить девушку, попытался привлечь ее внимание к Зе Марии, который неуклюже раскачивался при ходьбе, точно обезьяна.

— Посмотри-ка на этого субъекта! В его жестах и манере держаться есть что-то от пещерного человека.

Он представил Мариану друзьям. Дина беспокойно оглядывалась по сторонам, словно за каждым кустом скрывался инквизитор, и то и дело поглядывала на часы.

— Вы живете в верхней части города, Мариана?

— Да.

— Тогда нам по дороге. А они пускай остаются, им некуда торопиться…

Зе Мария осуждающе поглядел на нее. Лоб у него, точно у старика, был изборожден морщинами, а глаза такие прозрачные, что порой казались лишенными выражения. Дина была маленького роста, но стройная. В ее нетерпении покинуть парк, чтобы оказаться дома раньше, чем мать или кто-то другой успеют заметить, что она задержалась на прогулке дольше обычного, как всегда, проявлялось ребяческое беспокойство. Робость забитого существа, привыкшего прятаться под чужое крылышко, безропотно подчиняясь всему, что приказывают другие.

Город, хоть он и был полон предрассудков, принимал как должное проказы парней; они были воплощением мятежной юности, пользующейся всеобщим снисходительным расположением. Но любая девушка, осмелившаяся презреть условности, тотчас была бы осуждена.

Дина одевалась бедно и даже не умела придать этой бедности обманчивую видимость простоты. Зе Мария разглядывал ее с раздражением и так внимательно, точно видел впервые. Он не скрывал своего разочарования.

— Пусть идут, — примирительно сказал Жулио. — Сегодня у нас в Ассоциации общее собрание студентов.

Дина все еще ожидала разрешения Зе Марии. Он махнул рукой на прощанье, и, хотя этот жест выражал неудовольствие, ничего другого ей не требовалось; она тут же потащила за собой Мариану, оправдываясь перед ней:

— Не хочу, чтобы меня видели на улице в такой поздний час. С ним, конечно.

Мариана улыбнулась. Ее позабавила наивность этой фразы.

Только очутившись около дома, Мариана почувствовала, как она сегодня устала. Какой утомительный день! Все многочасовое напряжение, сдерживаемое нервами, обрушилось на нее теперь. И все же ничего особенного не произошло. Непонятно, отчего ее охватило радостное волнение, и она мечтала, чтобы причины его оставались невыясненными до тех пор, пока, оставшись наедине с собой, она не сможет их хорошенько обдумать. Мариане было бы жаль разгадать их так рано. Ей хотелось продлить приятное ожидание, словно она заранее была уверена, что испытает удовольствие, размышляя о событиях прошедшего дня.

Но когда Мариана оказалась перед своим домом, знакомая обстановка сразу приглушила все приятные воспоминания.

— Войдите со мной, Дина, я здесь живу. Войдите, чтобы мне не задавали лишних вопросов.

— Уже поздно!

— На одну минутку… Прошу вас.

Они поднялись по ступенькам. Вслед за девушками в комнату вошла служанка и, ни слова не говоря, поставила на письменный стол поднос с ужином. Мариана бросилась на кровать, устремив перед собой невидящий взгляд. В их доме всегда царило молчание. Тяжелое, почти осязаемое молчание, и эту стену ничто не могло пробить, если бы кто-то и пожелал. Порой Мариана испытывала непреодолимую потребность взорвать гнетущую тишину, которая обретала форму, запах и приноравливалась к людям и к окружающим их вещам. Но как? Кричать, кусаться, теряя рассудок? Соседи поговаривали, что дом населен привидениями. Иногда на лестничных площадках, в темных закоулках слышались стоны, приглушенные хрипы, а кое-кто даже жаловался, что привидения награждают людей пощечинами. Мариана приходила с улицы, залитой солнечным светом, и, переступая порог, попадала в пещеру, где обитали призраки, где и живые существа были осуждены влачить существование призраков. Брат, полулежащий в кресле и каждые полчаса ставивший градусник («Мама! У меня температура опять поднялась на четыре десятых! Надо сказать доктору, что кальцекс не помогает»), мать, угрюмая, похожая на большую уродливую птицу, с каждым днем все более резкая, ощетинивающаяся в ответ на любое ласковое слово; и отец… бедный отец, такой жалкий, такой опустившийся и неизменно покорный!