Уильям Глэдстоун - Двенадцать

Дорогу в пригород он толком не помнил, так как проезжал по ней только раз, причем в темноте, не говоря уже о том, когда это было. Тем не менее с каждой милей у Макса крепло ощущение, что он движется не иначе как в машине времени. На месте же картина воскресла окончательно: те же улочки, торговцы и лавчонки, где продается все, от воды до фруктов и сладостей, скобяных изделий и электронных игрушек.

Так же, как тогда, кругом играла ребятня и дефилировали с кувшинами на головах девочки-подростки, набравшие воду из неустанно льющейся струи родника. В общем, все без изменений.

Подойдя к знакомому двору, Макс обратил внимание на то, что стены дома недавно выкрашены, а веранда, уставленная стульями и скамьями, выглядит несколько по-иному. Зато внутри дома обстановка осталась без изменений — и кухня, и полки с книгами в комнате, которую Б. Н. считал своим кабинетом.

Макс стоял и разглядывал корешки книг, когда в комнату с приветливой улыбкой вошла Шилпа.

— У нас для вас праздничный обед, — с порога объявила она. — Скоро все будут в сборе. Получается, неспроста вы нагрянули именно сегодня. У нас нынче и праздник, и священный день поминовения. Мой дядя уверен, что это не простое совпадение.

Вскорости собралась родня, и все переместились на веранду.

За обедом Макс обратил внимание на семнадцатилетнего сына Шилпы, которого все звали Садх. У юноши было что-то вроде синдрома Дауна, редкий умственный дефект, из-за которого сознание у него замерло на уровне трехлетнего ребенка и уже не развивалось. Он мог следовать сторонним указаниям и что-то нечленораздельно произносить, но не умел строить внятные предложения и даже фразы.

Звуки парень издавал бойко и зычно, очевидно не контролируя уровня громкости или того эффекта, который они оказывали на окружающих. При этом он был очень крепок, так что работник в поле из него вышел вполне приличный. От постоянных физических нагрузок руки, грудь и плечи Садха смотрелись почти как у взрослого, во всяком случае, куда внушительней, чем у его сверстников.

Его огромные темно-карие глаза искрами вспыхивали в лучах дневного света. С лица юноши не сходила улыбка. Приветствуя Макса, он стиснул его так, что тот поперхнулся. Шилпа аккуратным движением отвела сына в сторону.

— Он у меня очень сильный, но такой нежный! — улыбнулась женщина. — Мухи не обидит. Любит всех, а уж в животных вообще души не чает, любую зверушку готов обласкать. Нам мальчик, понятно, в радость, а не в обузу, хотя, конечно, порой приходится держать ухо востро. Без присмотра его оставлять нельзя.

В глазах женщины, вопреки ожиданию, читалась не печаль, а исключительно любовь.

Максу приглянулся Садх, который точно так же привязался к гостю. Он то и дело подносил ему что-нибудь вкусненькое, при этом подходил почти вплотную и не мигая смотрел ему в глаза. Та неотступность и пристальность, с какой он это делал, несколько смущала Макса, но при этом он чувствовал странную непостижимую внутреннюю связь с сыном Шилпы. Безоговорочная, по-детски серьезная любовь, которой лучились огромные глаза парня, отражалась в душе теплом и доверием. Неожиданно для себя Макс отвечал взглядом на взгляд и замирал как завороженный.

После обеда Шилпа с дядей Гуптой повели Макса в кабинет Б. Н., всегда служивший в семье местом собрания ученых людей. Полки прогибались под тяжестью фолиантов и карт, на столах кипами лежали эскизы, чертежи и рисунки. Были здесь и раритетные манускрипты, некоторые весьма почтенного возраста, по большей части с рисунками. Все это составляло драгоценное достояние Махаров — семейства, славного своей ученостью.

Первым заговорил Гупта, которому до девяноста оставалось менее одного года.

— Мы ждем тебя уже давно, — открыл он. — Скоро восемнадцать лет, как умер от рака мой племянник, мой Б. Н., которому не было еще и пятидесяти. Последние свои месяцы он провел здесь, в этой самой комнате, куда мы ему поставили койку. Насколько тебе известно, он любил книги. Последние годы своей земной жизни Брама изучал древние тексты Упанишад, составляющих основу наших священных индуистских традиций и верований.

Гупта протянул Максу розовую общую тетрадь с красивым эстампом: горы, деревья и ручей.

— Б. Н. до последнего дня вел свои записи. В день смерти он передал их нам с Шилпой и велел беречь, потому что наступит день, когда некто начнет его разыскивать. Тому человеку и надлежит отдать тетрадь. Мне кажется, что это ты и есть. Сам Б. Н. этого не говорил, но за последние семнадцать лет им никто не интересовался. У меня нет причин думать, что на свете есть еще кто-то, чьего появления стоит ждать.