Николай Асанов - Радиус взрыва неизвестен

— Вот! — новенький вскрыл пакет и выложил на стол какие-то смятые листы, очевидно побывавшие в воде или залитые его собственными слезами.

— Вы что, выплакивали у редактора разрешение? — брезгливо спросил Бой-Ударов. — Почему рукопись грязная? И где вы нашли редактора?

— В доме отдыха «Чинары», — торжествующим голосом заявил Гущин. — А что листы и снимки подмокли, это ничего, мы их ему вплавь доставили. Негативы-то у меня целехоньки, я сейчас отпечатаю.

— Вплавь? — поразился Бой-Ударов. Со времени войны ему не приходилось слышать о такой оригинальной доставке материала.

— Он потом вам все расскажет! — заторопился Гущин. — Вы сначала прочитайте письмо редактора и пошлите материал в набор.

— Газета сверстана! — торжественно объявил Бой-Ударов и кивнул на стол.

— Это ничего не значит! — вскричал новенький. — Редактор приказал напечатать статью в сегодняшнем номере!

— А завтра будет поздно? — язвительно спросил Бой-Ударов.

— Если можно пресечь очковтирательство и антигосударственную практику, мы должны сделать это немедленно! — парировал новенький.

— Вон вы как думаете? — удивился Бой-Ударов, но рука его сама потянулась к неприглядному свитку. Нет, этот Чащин совсем не промах, он нашел нужные слова, чтобы разбудить его интерес.

Он сел за стол, кивнул молодым людям, чтобы те устраивались поудобнее, и принялся читать. Пробежав первую страницу, он поднял глаза и уставился на Гущина:

— Вы еще здесь? А кто будет за вас снимки делать?

Гущина как ветром сдуло. Чащин с тревогой следил за тем, как Бой-Ударов читал. Время от времени секретарь бормотал:

— Смешно!

— Очень смешно!

— Остро!..

Но как ни напрягал Чащин свой взор, он не видел ни тени улыбки на его мрачном лице, так что мог думать с полным основанием, что Бой-Ударов говорит все это в насмешку. Но вот дежурный редактор протянул руку к телефону и вызвал типографию.

— Метранпаж? Сколько у вас наборщиков? Так! Сейчас я посылаю срочный материал. Раздайте его по одной странице! Пять снимков по два с половиной квадрата. Верстать стояк на второй полосе. Что? Куда старый материал? А хоть к черту! К черту!.. Печатать будем новый! Ну и переверстаем, подумаешь!..

Женщина-курьер, которую Бой-Ударов вызвал звонком, вошла медленно, и он обрушился на нее:

— Вы где работаете? Вы в газете работаете! Будьте добры, побыстрее. Немедленно в типографию! И пусть позвонят, как только материал будет набран. Я сам буду верстать!

Женщина убежала. Бой-Ударов встал из-за стола и заходил по кабинету.

— Рассказывайте! — приказал он.

— Что рассказывать? — удивился Чащин.

— Как нашли этот материал, как писали, за что на вас обрушился Коночкин. Имейте в виду, газету будет он подписывать.

Чащин как-то странно икнул, поднялся и, пошатываясь, пошел вон из кабинета. Бой-Ударов догнал его в дверях и крепко ухватил за плечо.

— Что с вами?

— Не подпишет. Ни за что не подпишет! — простонал Чащин.

— Это не ваша забота! Вы пока рассказывайте!

Рассказывал Чащин скучно, утомительно, со множеством ненужных подробностей, пропуская в то же время много существенного. Но вот странно: насколько мрачное лицо было у Бой-Ударова, когда он произносил, читая рукопись: «Смешно! Очень смешно! Остроумно!» — настолько теперь он был смешлив, закатывался по всякому поводу и даже, как казалось Чащину, без повода. Ну, скажем, что смешного было в том, что Трофим Семенович выгнал Чащина из своего дома? Или в том, как холодно простилась с Чащиным Виола? А Бой-Ударов хохотал, кашлял и снова хохотал и уж совсем удивил Чащина, когда вдруг ударил его по коленке и закричал:

— Да она же любит вас! Любит!.. И как это вы не понимаете? Эх вы, молодежь!..

— Виола? Любит! Она меня ненавидит! — воскликнул Чащин.

— Какая она Виола? Она Варвара! Так ее и зовите! А что любит, так это ясно! Если уж предпочла пожертвовать отцом, так чего вы от нее еще хотите?

— Как то есть пожертвовать? Она же комсомолка! — рассердился Чащин.

— Вот именно, вот именно, комсомолка! И никакое барское воспитание ей душу не вытравило. Вы вот что учтите, молодой человек! Эх, завидую я вам!..

— Да за что она может меня полюбить? — не унимался Чащин, хотя сердце его вдруг начало сладко ныть.

— Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним! — вдруг продекламировал Бой-Ударов.

Но тут пришел Гущин со снимками, и разговор оборвался.

В три часа ночи сверстанные полосы послали на подпись заместителю редактора. Не прошло и пятнадцати минут, как Коночкин был в редакции. Чащин, бледный, с бьющимся сердцем, присутствовал при этой стремительной атаке.