Николай Асанов - Радиус взрыва неизвестен

Староверов молча кивнул. Ему нравился этот еще не старый, такой внешне спокойный человек, который предусмотрел все, едва выяснив, что Староверов находится на борту. Вначале, пока речь шла только о делах, он казался сухим, жестким, что ли, но вот вырвалась наружу тревога, и человек оказался добрым, заботливым. Капитан встал, прощаясь, и, когда Староверов уже подходил к двери, спросил:

— Что это может быть?

— Возможно, что-нибудь похожее на тропическую лихорадку.

— И все это в первую очередь затронет нас!

— Почему?

— Если болезнь пришла с моря, значит невольными распространителями стали грузчики, моряки, портовики…

Староверов остановился, взглянул на капитана и вдруг крепко пожал его руку:

— Спасибо! Вы подсказали мне дельную мысль. С этого мы и должны начать.

Староверов пошел к себе.

Он стоял перед чемоданом, разинувшим свою пасть и готовым проглотить все, что делало эту каюту, пусть на короткое время, домашним жильем, и швырял в него без разбора, что попадало под руку. Недолго же эта каюта служила обителью его думам и надеждам. Вот все и кончается: и наваждение влюбленности в чужого, неизвестного человека, жизнь которого просто-напросто не могла бы совпасть с его жизнью. Как говорят хироманты: линии не сходятся. Смотрят на ладонь, а рассуждают о движении в мире! И все-таки жаль, что у него не осталось ничего на память о Галине Сергеевне! Ни цветка, ни какой-нибудь записки… Впрочем, пусть уж толстяк Мяка или Бяка хранит ее записочки, а может быть, что-нибудь и другое: например, запах ее кожи…

У него вдруг задрожали руки, и спазма сжала сердце. Он прислонился к стене, с трудом дыша. Вот черт, к чему вспоминать об этом! Именно руки и сердце ему должно держать в порядке, ведь еще сегодня придется работать, делать тончайшие срезы, сидеть над электронным микроскопом, готовить культуру неизвестного вируса, быть начеку, сражаться с опасностью еще неведомой. Можно ли так распускаться?!

Он с силой захлопнул чемодан и вышел на палубу. Себе он сказал: «Проститься с морем!» А подумал: «Увидеть ее!»

Нет, он не станет искать ее. Он пойдет на нос теплохода, туда, где все время дует резкий ветер. Там обычно никто не стоит, все пробегают этот кусок палубы, торопясь, отворачиваясь от ветра, прихватывая обеими руками платки и шляпы. Только Галина Сергеевна почему-то любит этот резкий ветер, не боится за прическу.

И опять в глаза ударил свет, и, раньше, чем увидел, он понял: она тут.

Галина Сергеевна стояла, глядя вперед, туда, где уже вырисовывались Ахун-гора и пики Главного Кавказского хребта. Он замедлил шаг, размышляя, не уйти ли обратно, как вдруг она сказала, не поворачивая головы:

— Вы все еще сердитесь на меня?

Да, у женщин куда более сильное боковое зрение! Она уже заметила его. Вот она повернулась к нему, и он словно утонул в глубине ее глаз. Притягиваемый силой этого взгляда, он встал рядом с нею. Она снова устремила взор на дальние горы.

— Вы получили тревожные известия? — спросила она.

Он хотел сказать: «Почему тревожные?» — но вместо этого ответил:

— Да. Вызывают на работу.

— Когда?

— Немедленно.

— И что же вы решили?

— Сойду в Сочи.

Все эти вопросы она задавала небрежно, перегнувшись через борт, так что он видел только ее смуглую, с еле пробивающимся румянцем щеку, но тут вдруг выпрямилась, взглянула обеспокоенно, кажется, даже испуганно, сказала почему-то шепотом:

— Уже?..

— Да, — более резко, чем хотелось бы, ответил он.

— Вы возвращаетесь в Москву? — спросила она, будто и не заметила его тона.

— Да, — сухо ответил он.

Она помолчала, словно прислушиваясь к чему-то, чего он не слышал. Потом грустно сказала:

— Вы совсем не умеете лгать.

Он выпрямился, готовый крикнуть: «Зато вы умеете!» — но она опередила его:

— Впрочем, я тоже не умею. Еще зимой обещала, что приеду на месяц, а позавчера сказала, что не могу. И никогда больше не смогу.

Было похоже, что она на мгновение приоткрыла тайное тайных, ведь она призналась в том, в чем женщины никогда не признаются: что этот проклятый толстяк был ее любовником и что она отреклась от него. Но в глазах ее, широко распахнутых навстречу его взгляду, было столько целомудрия и живого беспокойства за него, что Борис Петрович невольно отвел взгляд. Когда он взглянул на нее снова, лицо ее побледнело, румянец схлынул, плечи опустились, но голос был спокоен. Она сказала:

— До Сочи еще час пути. Пойдемте погуляем.

Они молча сделали круг по палубе, он был длинный, не короче первого круга Дантова ада, но Староверов не хотел больше никаких лишних потрясений. Пусть идет рядом и молчит. Пусть уйдет. Она чужая ему. И даже опасна, как болезнь. И в то же время ему было жаль ее, потому что она была полна безразличия к тому, что раньше так занимало ее, — она не смотрела на встречных, не остановилась у бассейна, где в брызгах воды играли маленькие радуги. Только когда порт открылся навстречу судну и матросы засуетились у трапа, готовя его к спуску, она остановилась, наблюдая их возню, и спросила: