Юдора Уэлти - Юдора Уэлти - Рассказы

Ну, тут я ему объявляю: ладно, мистер, я к вашим услугам. Я им покажу, где можно посидеть, обождать, и буду их вызывать по очереди. «Пока очередь не подошла, — говорю им, — сидите спокойно, если что понадобится, спросите у меня. А кто не может обойтись без курева, пусть покурит, но чтоб аккуратно, на пожар я сегодня не рассчитываю».

И он сразу расположился в гостиной, распаковал чемодан, установил свои лампы, раскрыл складной стульчик, но тут увидал у фисгармонии нашу скамью, что покрыта бахромчатой накидкой.

Потом он вытащил и встряхнул кусок материи с декорацией, в точности как я бы встряхнула покрывало, подвесил свою картину на стену и принялся насыпать порошок на что-то вроде нотного пюпитра. И позвал: «Номер первый!» И так стал их приглашать по очереди. Ну это, положим, я взяла на себя. Мы с ним следим по книге, каждого вызываем по очереди, и все честно-благородно, по высшей категории.

— Но что же дядя Феликс?! — воскликнула Кэт так, как будто наконец-то поймала Сестрицу Энн с поличным.

— Негры помогли его перетащить туда, в дальнюю комнату, но почти все пришлось делать мне самой, вот этими ручками. А! Ты о том, как мне удалось его уговорить? Я, помнится, сочинила какую-то басню.

Сестрица Энн повела нас обратно в прихожую, где на стене, как остановившиеся часы, висело банджо, а какие-то белокурые детишки вышагивали друг другу навстречу и монотонно, без выражения, тянули: «Вот скачет герцог молодой…» В детстве мне тоже казалось, что проход длинный-предлинный, как туннель сквозь гору.

— Кыш! — Сестрица Энн хлопнула в ладоши.

Дети шарахнулись в конец коридора, выскочили на заднюю веранду, с веранды — на залитый солнцем двор и врассыпную кинулись к сараю. Как ни странно, пальцы Сестрицы Энн кровоточили от шипов. Вдали, на свежей зелени, паслось стадо черных коров. Пышные весенние пастбища густо поросли сочной травой.

Возле задней веранды, сбоку, к дому лепилась маленькая пристройка, там помещалась ванная комната и еще одна каморка. Мы увидели, что из ванной вышла молодая женщина с мальчуганом.

— Нет, вы только посмотрите! — Сестрица Энн содрогнулась от негодования. — Быстренько разобрались, где у нас что.

В детстве мне никогда и в голову не приходило считать комнатой чуланчик, к которому подвела нас Сестрица Энн, потому что зимой в нем хранили яблоки и еще потому, что в него вела простая дощатая дверь, как в сарае, и, чтобы открыть ее, надо было сунуть палец в дырку.

Сестрица Энн сунула палец в дырку, открыла дверь, и мы все втроем втиснулись в каморку, в которой и без нас было тесно.

На старой, покрытой периной черной железной койке, которая кренилась к изножью так же, как кренился весь дом с вершины холма на задний его склон, маячили бок и спина дяди Феликса. Белоголовый, как только что убежавшие дети, но больше ничем на них не похожий, он сидел в ночной рубахе — тяжелая неподвижная глыба — лицом к окну. Руки, вниз ладонями, слегка подвернутые, серебристо-янтарные, с поблекшим загаром, лежали по бокам.

— Это-ж-негритянская-кровать! — проговорила Кэт скороговоркой, в одно слово.

— Ничего подобного, — возразила Сестрица Энн. Все лицо ее затряслось, будто Кэт собиралась расплющить его в лепешку. Затем она склонила голову в поклоне: что ж, мол, продолжайте в том же духе, раз уж вы так настроены.

— Добрый вечер, сэр, — другим тоном сказала Кэт.

Вслед за ней то же самое повторила и я.

Продолговатая взлохмаченная голова дяди Феликса безмолвно повернулась над могучим плечом и снова застыла. Он смотрел на нас. Тяжелый взгляд его надолго вперился в некую среднюю точку между тремя женскими лицами (если лицо Сестрицы Энн можно было причислить к женским), но ни в одно из них в отдельности. Потом постепенно что-то стало исчезать из его глаз. Ясного сознания — вот чего я не увидела в них. Вскоре направление его взгляда резко изменилось, будто от удара, толчка или шлепка сзади, и голова старика метнулась обратно. И вновь он сидел в прежней позе, лицом к окну, единственному окну в доме без занавесок — нагое и наглое, оно взирало на запад, пылающий запад.

Сестрица Энн поднесла вазу с розами к окну и поставила ее на подоконник, в поле зрения дяди Феликса. Пожалуй, только на подоконник ее и можно было поставить без риска. Вся каморка была битком набита каким-то скарбом, старым, ненужным хламом, который сгрудился еще теснее, когда сюда внесли кровать, — чемоданы, бочонки, плетеные стулья с продранными, измочаленными сиденьями. Мне припомнилось, как зимой мы, бывало, вбегали сюда на секунду под струю ледяной стужи из окна, хватали яблоко из груды, лежавшей на полу, и сломя голову выскакивали прочь, прихлопнув дверь, не то бы закоченели до смерти. Окно это всегда держали открытым, и тогда, как и теперь, его створку подпирало полешко. И по-прежнему в стенах, между грубо сколоченными досками, зияли щели. Все тут было покрыто пылью, даже с потолка свисали жгуты из свалявшейся пыли, хлопковых волокон и пуха, они мягко мерцали в неверном свете гаснущего дня. В каморке, если поискать, чего доброго, найдешь и осиные гнезда, подумала я.