Рене Баржавель - Дни мира

Томас вернулся очень поздно, мрачный и неразговорчивый. Она приготовила ему омлет из нескольких яиц и лапшу. Сын был очень голодный. За столом ничего ей не рассказывал.

Она смотрела на Томаса, стоя возле стола. Потом спросила:

— Как там Полина? — Она стала громадиной… Невозможно представить, что женщина может стать такой толстой… Неожиданно он взорвался:

— Ты отправила ее в жуткое место!.. Мне показалось, что не выдержу там ни одного часа!.. Почему ты не оставила ее прямо в куче навоза? Она сухо ответила:

— Разумеется, есть более уютные места… Но за них нужно много платить!.. И раз уж она оказалась в такой сложной ситуации, нужно уметь смиряться с некоторыми неудобствами… Теперь, когда он удовлетворил голод, проснулось его обоняние. Он принюхался, нахмурившись.

— Какой здесь странный запах… Что здесь случилось? Надеюсь, не было пожара? Элен спокойно рассказала, как привела в порядок его комнату, не упоминая про визит сэра Генри. Томас вскочил, его трясло. Сначала с удивлением, потом со страхом она наблюдала, как исказилось его лицо и как его охватила ярость. Он заорал:

— Ты пошла на такое! Чудовищный поступок! Ты не понимаешь? Никогда, никогда, НИКОГДА я не смогу восстановить свои картины! Я никогда не смогу повторить их! Никогда! Сумасшедшая! Чудовище! Он схватил стул и с грохотом обрушил его на стол. Стул разлетелся на части. Его лицо было искажено гневом, в глазах светилось безумие, взъерошенные волосы торчали во все стороны. Элен показалось, что сейчас он убьет ее. Похоже, он сам осознал, что способен на самое страшное. Он немного успокоился и отбросил ножку стула, которую сжимал в руке. Его руки все еще тряслись. Томас провел руками по волосам, потом прижал их к телу, пытаясь успокоить. Теперь он полностью взял себя в руки и стал холодным, как глыба льда. Он сходил на кухню взял с камина эмалевую коробку с надписью «Рис», в которой, как он знал, мать держала деньги. Вернувшись в столовую, он высыпал содержимое коробки на стол перед бледной, оцепеневшей Элен. Теперь дрожь охватила ее. Она ошеломленно следила за сыном, не понимая причин его бешенства, не понимая, что и зачем он делал.

Перед ней на столе лежала кучка луидоров и несколько банкнот. Он взял половину монет и несколько бумажек и сказал:

— Я ухожу. Мы больше никогда не увидимся. И он ушел. Элен слышала, как гремит металлическая лестница под его ногами. Потом хлопнула дверь, выходящая на подвесной мостик, и все стихло.

Ночью Элен ни на минуту не смогла закрыть глаза. Она отчаянно вслушивалась в тишину: Томас должен был вернуться… Другие варианты невероятны, невозможны… Конечно, он вернется… Прогрохотал фиакр по улице Рейнуар… Он должен был остановиться!.. Нет, он проехал, не останавливаясь… Заскрипел, раскачиваясь, мостик: это он!.. Нет, это был ветер…

Прошла страшная ночь. С дневным светом к ней неожиданно вернулась надежда: конечно, он подошел к дому через парк и теперь давно спал внизу, у Леона. Он не решился подняться к ней, чтобы попросить прощения.

Элен вышла на лестницу и прислушалась. Было слышно, как рано вставший Леон вошел в салон, но ни с кем не заговорил. Она поняла: он не хочет будить Томаса, еще слишком рано, пусть поспит…

Она провела ночь, не раздеваясь, и поэтому могла немедленно спуститься вниз. Услышала голос Леона, низкий, теплый, доброжелательный. Ее сердце подпрыгнуло от радости, и она быстро преодолела последние ступеньки… Оказавшись в салоне, она помертвела: Леон разговаривал с животными…

Без десяти девять она уже ждала на противоположной стороне улицы у банка. До девяти часов в банк один за другим вошли все служащие. В половине десятого Томас так и не появился. Без четверти десять она ушла. В десять часов у нее должен начаться урок. Что бы ни случилось, ей нужно соблюдать обязанности.

Элен вернулась к банку за полчаса до конца рабочего дня. Она видела, как ушли все служащие; последним ушел директор. Потом внутри здания погасли все огни, на улицу вышел сторож и запер двери на все замки.

Может быть, пока она ждала здесь, он уже вернулся домой?

Элен помчалась на велосипеде, едва не разорвав себе сердце, потом, словно безумная, бросилась бежать по мостику. Квартира оказалась пустой и холодной. Все еще чувствовался запах сожженных картин.

Она села в столовой, не зажигая лампы. Через окно в комнату вливался серый, постепенно слабевший свет, и предметы в комнате виделись все менее отчетливо. На полу валялись обломки стула. Опрокинутая коробка с надписью «Рис» все еще лежала на столе, и перед ее открытой пастью по-прежнему были разбросаны деньги.